С благодарностью Дженет Джонсон, учившей меня писать
рассказы, и Сноу Лонгли Хауш, учившей меня поэзии в лос-анджелесской средней
школе, очень давно, и Джеку Гассу, помогавшему мне в работе над этим романом,
не так уж давно.
Не удержишь то, что любишь.
У. Б. Йейтс
Потому что они не заснут, если не сделают зла; пропадает сон
у них, если они не доведут кого до падения; ибо они едят хлеб беззакония и пьют
вино хищения.
Книга Притчей Соломоновых, 4, 16-17
Мне неизвестно толком, чем все это кончится, но что бы там
ни было, я иду навстречу концу, смеясь.
Стабб в «Моби Дике», гл. XXXIX
Пролог
Главное дело — стоял октябрь, месяц, особенный для
мальчишек. Само собой, остальные месяцы тоже не похожи друг на друга, просто,
как говорят пираты, одни получше, другие похуже. Взять вот сентябрь — плохой
месяц: надо в школу идти. Август не в пример лучше — до школы еще не близко.
Июль — ну, июль замечательный: куда ни глянь, на школу и намека нет. Ну а уж
июнь лучше всех: школьные двери нараспашку, а до сентября — миллион лет.
А теперь взять октябрь. Уже месяц, как началась школьная
тягомотина, значит, к узде пообвык, и дальше пойдет легче. Уже можно выкроить
время и поразмыслить, чего бы этакого особенно гадкого подкинуть на крыльцо
старому Приккету, или что за прелесть мохнатый обезьяний костюм, дожидающийся
праздника у ХСМ
[1]
в последний вечер месяца.
А если дело, к примеру, происходит еще и в двадцатых числах,
и небо, оранжевое, как апельсин, слегка пахнет дымом, то кажется, что Хэллуин
[2]
в суматохе метел и хлопанье простынь на ветру так никогда и не наступит.
Но вот в один странный, дикий, мрачный, долгий год Хэллуин
пришел рано, и случилось это двадцать четвертого октября в три часа после
полуночи.
К этому времени Джеймсу Найтшеду с 97-й Дубовой улицы
исполнилось тринадцать лет одиннадцать месяцев и двадцать три дня от роду, а
соседу его, Вильяму Хэллуэю, — тринадцать лет одиннадцать месяцев и
двадцать четыре дня. Оба почти коснулись четырнадцатилетия, вот-вот оно
затрепыхается в руках.
В ту октябрьскую неделю им обоим выпала ночь, когда они
выросли сразу, вдруг, и навсегда распрощались с детством…
I. Прибытие
1
Продавец громоотводов прибыл как раз перед бурей. На склоне
облачного октябрьского дня он шел по улице Гринтауна, Иллинойс, и внимательно
поглядывал по сторонам. А вслед за ним, пока еще в отдалении, стая молний
долбила землю, там огромным зубастым зверем ворочалась гроза, и увернуться от
нее было не так-то просто.
В огромном кожаном мешке торговца тоже погромыхивало. Он шел
от дома к дому, выкрикивая странные названия таившихся в мешке штуковин, и
вдруг остановился перед подстриженной вкривь и вкось лужайкой.
Трава? Нет, не то. Торговец поднял глаза. А, вот оно. На
траве, выше по отлогому склону, — двое мальчишек. Схожие и ростом, и
обликом, сидят и вырезают свистульки из бузины, беспечно болтая о прошлом и
будущем, сидят, вполне довольные собой. Этим летом ничего в Гринтауне не
обошлось без них, отсюда до озера и еще дальше — до реки, на каждой вольной
тропке остались следы их ног, и к школе они вроде управились со всеми делами.
— Эй! Как дела? — окликнул их человек в одежде
грозового цвета. — Дома есть кто?
Мальчишки одинаково помотали головами.
— Ладно. Ну, а как у вас с монетой?
Головы снова качнулись вправо-влево.
— Добро, — кивнул торговец, сделал несколько шагов
и остановился, сразу ссутулившись. Что-то его встревожило… может, окна
ближайшего дома, может, тяжелое, холодное небо над городом. Он медленно
повернулся, словно принюхиваясь. Ветер трепал ветки облетевших деревьев.
Солнечный луч, отыскав просвет в тучах, мгновенно вызолотил последние дубовые
листья и тут же пропал, — золото на дубах потускнело, потянуло сыростью.
Все. Очарование исчезло.
Пришелец ступил на зеленый склон.
— Как звать тебя, парень? — спросил он.
Один из ребят, с головой, похожей на белый пух чертополоха,
прищурился и глянул на торговца глазом, блестящим, словно огромная капля
летнего дождя.
— Вилли, — представился он. — Вильям
Хэллуэй
[3]
.
Грозовой джентльмен слегка повернулся:
— А тебя?
Сосед Вилли даже не шелохнулся. Он лежал ничком на осенней
траве, глубоко задумавшись, словно ему еще только предстояло сотворить себе
имя. Волосы густые, настоящие лохмы цвета спелых каштанов, вид — отсутствующий,
глаза разглядывают что-то внутри, а цветом — как зеленый горный хрусталь. Все.
Сотворил. Небрежно ткнул сухую травину в рот.
— Джим Найтшед
[4]
.
Торговец понимающе кивнул.
— Найтшед. То самое имя.
— И в самый раз ему, — сказал Вилли. — Я
родился за минуту до полуночи тридцатого октября, а Джим через минуту после
полуночи, стало быть, уже тридцать первого.
— Аккурат в Хэллуин, — произнес Джим.
Несколько слов — но за ними крылись их жизни: гордость за
матерей, живущих по-соседству, вместе спешащих в больницу, вместе приносящих
миру сыновей, минутой раньше — светлого, минутой позже — темного. За этим
виделась история веселых праздников вместе, на них Вилли каждый год зажигал
свечи на пироге за минуту до полуночи, а Джим в первую минуту последнего дня
месяца гасил их.
Так много сказал Вилли несколькими словами, так много
подтвердил своим молчанием Джим. Так много услышал торговец, опередивший бурю и
задержавшийся здесь невесть зачем, разглядывая лица ребят.
— Хэллуэй, Найтшед, — повторил он. — Значит,
говорите, нет денег?
Похоже, огорченный собственным безрассудством, торговец
запустил руку в мешок и выудил чудную железяку.
— Ладно. Берите даром. Думаете — с чего бы это? Скажу,
пожалуй. В один из этих домов ударит молния. Без этой штуки — бац! Огонь и
пепел, жаркое и угли! Трах!
Торговец протянул стержень. Джим не пошевелился, а Вилли
схватил железяку и воскликнул:
