Если в начале карусельной круговерти ему было сорок, то
теперь — едва ли девятнадцать. На глазах у всех мужчина превращался в юношу,
юноша — в мальчика… Вот ему семнадцать, шестнадцать… Еще оборот, еще… Вилли
что-то шепчет. Джим считает круги, а ночной воздух теплеет, разогревается от
трения, от необузданного полета шальных зверей; но уже медленнее вращение, реже
вскрики калиопа, и вот, наконец, шипение, усталый свист, музыка проскулила
жалобно в последний раз, карусель словно наехала на водоросли в воде и встала.
В деревянном седле виднелась тщедушная фигурка. Лет
двенадцати. Губы Вилли без его участия шепнули: «Нет!» Губы Джима шевельнулись:
«Нет!»
Маленькая тень сошла с круга. Лица не видать, а на руки
падает свет фонаря. Розовые, сморщенные, словно новорожденные руки…
Мальчик-мужчина стрельнул глазами. Кажется, он чуял волны
благоговейного ужаса, исходящие от дерева. Ужасный взгляд, как железный шип,
пронзил листву. Маленький человек повернулся, замер, а потом по-кроличьи
чесанул по дороге.
Джим раздвинул мешавшие листья. М-р Дарк тоже уходил следом.
Вилли не чаял дождаться, пока Джим спустился вниз. Но вот наконец они стоят на
земле, потрясенные разыгравшейся пантомимой, ошеломленные таким поворотом
событий. Первым заговорил Джим. Провожая глазами крошечную фигурку,
улепетывающую по дороге, он сипло произнес:
— Да, Вилли, я тоже хочу домой, хочу поесть в тепле и
покое. Но мы уже слишком много видели. Надо же досмотреть до конца, а? Ведь
надо?
— Господи! — взмолился Вилли в полном
отчаянии. — Да, я думаю, надо.
И они вместе побежали вослед невесть чему и незнамо куда.
19
За холмами быстро гасли бледные закатные отсветы. За чем бы
ни охотились ребята — оно далеко впереди, так далеко, что не понять — есть или
нету. И все же, если вглядеться, под дальними фонарями нет-нет да и мелькнет
бегущая фигурка.
— Двадцать восемь! — выдохнул Джим. —
Двадцать восемь раз он прокрутился.
— Ничего себе карусель! — помотал головой Вилли.
Маленькая фигурка далеко впереди остановилась и оглянулась.
Джим и Вилли разом прянули за дерево, выжидая, пока это двинется дальше.
«Это, — подумал Вилли, — но почему „это“? Он же
мальчишка… или мужчина? Нет. Это то, что менялось, вот оно что!» Они рысцой
миновали окраину, и тут Вилли осенило.
— Слушай, Джим. Наверное, их там двое было, на
карусели. Мистер Кугер и этот парнишка…
— Нет, — отрезал Джим. — Я с него глаз не
спускал.
Они бежали мимо парикмахерской. Вилли скользнул глазами по
какому-то объявлению в витрине и не смог сложить буквы. Впрочем, от тут же
забыл об этом.
— Эй! Он свернул на улицу Калпеппера! Живей!
Они резко повернули за угол.
— Ушел!
Улица под фонарями лежала длинная и пустая. «Классики»,
расчерченные на тротуарах, заметало палой листвой.
— Вилли! А ведь мисс Фолей на этой улице живет?
— Да, вроде бы. В четвертом доме, кажется… Только… — Он
не кончил.
Джим притормозил, засунул руки в карманы и, посвистывая,
зашагал дальше небрежной походкой. Вилли шел рядом. Пройдя третий дом, они
посмотрели наверх. В одном из слабо освещенных окон кто-то стоял. Кажется, это
был мальчишка лет двенадцати.
— Вилли! — одними губами позвал Джим. — Этот
парень…
— Ее племянник?
— Племянник, как же! Держи карман! Отвернись, может, он
по губам читать умеет. Давай помедленнее. До угла, а потом — обратно… Ты лицо
его видел? Глаза, Вилли! Они-то у людей не меняются, будь тебе хоть шесть, хоть
шестьдесят. Лицо у него точь-в-точь как у мальчишки, но глаза-то — мистера Кугера!
— Нет!
— Да!
Они остановились. Вздрагивая от бешеных толчков под ребрами,
Джим крепко взял Вилли за руку и повел.
— Неужто ты не помнишь, какие у этого Кугера глаза
были, когда он нас подхватил? А потом этот тип чуть меня на дереве не увидел.
Ух! Никогда не забуду! И вот сейчас, в окне, те же самые глаза. Давай еще разок
пройдемся, и помедленнее, поспокойнее. Надо же как-то предупредить мисс Фолей,
какая у нее штука дома прячется.
— Постой, Джим, да как же ты предупредишь ее?
Джим не ответил. Только глянул искоса зеленым сияющим
глазом. Вилли опять, как уже бывало, вспомнил одного знакомого старого пса. Тот
жил себе спокойно месяц за месяцем, но потом однажды наступал момент, и пес
исчезал на несколько дней, а то и на неделю. Домой он возвращался весь в
репьях, прихрамывая, тощий, от него несло всеми помойками и болотами в округе.
Можно было подумать, он для того только и выискивал места погрязнее, чтобы
потом вернуться домой с глуповатой, смущенной улыбкой на морде.
Отец звал его Платоном, в честь древнего философа. Как и
Платон, пес, похоже, все знал и все понимал. Вернувшись на тропу
добропорядочности, он месяцами не сходил с нее, но однажды все начиналось
сначала. «И вот сейчас, — думал Вилли, — на Джима тоже накатило. Уши
торчком, нос — по ветру, он что-то слышит внутри. Может быть, тиканье часов,
отсчитывающих другое, нездешнее время? Вон у него даже язык длиннее стал. Ишь,
облизывается…»
Они снова остановились возле дома мисс Фолей, но в окне
никого не было.
— Давай поднимемся, позвоним, — предложил Джим.
— Хочешь столкнуться с ним нос к носу?
— Надо же удостовериться. Лапу ему потрясти, в глаза
посмотреть или куда там еще.
— Ты что, прямо при нем предупреждать ее будешь?
— Да зачем? Потом позвоним ей и все расскажем. Пошли!
Вилли вздохнул и покорился. Поднимаясь по ступенькам, он не
знал, хочется ли ему, чтобы в этом мальчишке скрывался м-р Кугер.
Джим подергал дверной колокольчик.
— А если он откроет? — не удержался Вилли. —
Знаешь, я так сдрейфил, что с меня пыль осыпается. А ты что, вовсе не боишься?
Джим с интересом изучил свои спокойные ладони, повертел их
так и сяк.
— Да будь я проклят! — выдохнул он. — Ты в
точку попал: не боюсь я.
Широко распахнулась дверь, и на пороге предстала улыбающаяся
мисс Фолей.
— Джим! Вилли! Очень мило с вашей стороны!
— Мисс Фолей! — выпалил Вилли. — У вас все
о'кей?
Джим в ярости взглянул на него.
— О! А почему бы и нет? — удивилась мисс Фолей.
