— Извиниться?! — так и взвился Вилли. — Перед
этим крокодилом? Перед этим людоедом? Ты что, еще не зарекся иметь дело с этими
бормоглотами и грымзами?
— Бормоглотами, говоришь? Грымзами? — Джим
задумчиво поглядел на друга.
Так они привыкли называть между собой всякую нежить из
ночных кошмаров. Когда к Вилли приходили бормоглоты, они стонали, невнятно
бормотали и лица на них не было. А в кошмарах Джима грымзы росли как на дрожжах
и питались крысами, которые в свою очередь пожирали пауков, таких здоровенных,
что они сами охотились на кошек.
— Именно так и говорю, — огрызнулся Вилли — Чего
ты ждешь? Чтобы на тебя шкаф в десять тонн свалился? Посмотри, что с двоими уже
сделали: с мистером Электрико и с этим свихнутым Карликом. Проклятая карусель
черт знает что с людьми творит! Мы-то знаем, мы видели. Может, они нарочно так
скрючили торговца, а может, опять не заладилось. Ну, принял он маленько,
проехался на карусели, хлоп! и готово! Свихнулся и даже нас не узнал. Мало
тебе? Неужто тебя Господь оставил, Джим? Слушай, а может, и мистер Крозетти…
— Да он просто передохнуть решил.
— Может, да, а может, нет. Парикмахерская — раз,
объявление — два: «Закрыто по болезни». По какой это болезни, а, Джим? Леденцов
объелся на представлении? Морскую болезнь на карусели подхватил?
— Ай да заткнись ты, Вилли!
— Нет, сэр, не заткнусь, не дождешься. Оно, конечно,
сильная штука эта карусель. Думаешь, я навсегда хочу тринадцатилетним остаться?
Вот уж дудки! Но, Джим, ты ведь не по правде захотел двадцатилетним стать?
— А о чем мы с тобой все лето говорили?
— Верно. Говорили. И ради этого ты сунешь голову в
проклятую костоломку? Ну, вытянут тебя, да только после этого ты и думать
забудешь, зачем оно тебе понадобилось!
— Нет уж, не забуду, — упрямо выдохнул в ночь
Джим.
— А я тебе говорю — забудешь! Просто уйдешь и бросишь
меня здесь, Джим.
— С чего это мне тебя бросать? — запротестовал
Джим. — Не собираюсь я. Мы вместе будем…
— Вместе? Только ты на два фута выше, да? Будешь
смотреть на меня сверху и хвастать своими руками-ногами. И о чем это мы
говорить будем, скажи на милость, если у меня в карманах полно веревок для
змеев, камушков и лягушачьих лап, а у тебя там будет чисто и пусто? Об этом,
что ли, мы будем говорить, что ты бегаешь быстрее и запросто можешь меня
бросить…
— Да не буду я тебя бросать, Вилли, никогда не буду!
— Мигом бросишь. Ладно. Давай. Оставь меня. У меня же
есть перочинный ножик, со мной все в порядке. Буду под деревом сидеть, в
ножички играть. А ты совсем свихнешься на этом черном жеребце, что носится
кругами, да, слава Богу, теперь-то уж не понесется больше…
— Это ты виноват! — выкрикнул Джим и замолчал.
Вилли сжал кулаки.
— Ты, значит, хочешь сказать, что надо было дать этому
маленькому прохиндею спокойно превратиться в большого прохиндея и открутить нам
головы? А может, надо бы и тебя пустить туда покататься и помахать мне ручкой
на прощанье? А я бы, значит, помахал тебе, да, Джим?
— Уймись ты, — пробормотал Джим. — Поздно
теперь говорить, сломана карусель…
— А как починят ее, так сразу прокатят назад старину
Кугера, чтобы он помоложе стал да вспомнил, как нас звать. И вот тогда они
придут за нами, эти бормоглоты, нет, только за мной придут, ты ведь перед ними
извиняться задумал, ты же скажешь им, как меня зовут и где я живу…
— Я не сделаю этого, Вилли, — произнес Джим
сдавленным голосом.
— Джим! Джим! Вспомни. В прошлом месяце проповедник
говорил: всему свое время, сначала одно, потом — другое, одно за другим, Джим,
а не два за двумя, помнишь?
— Всему свое время, — тихо повторил Джим.
И тут до них донеслись голоса. В полицейском участке
говорила женщина, а мужчины что-то отвечали ей.
Вилли быстро кивнул Джиму, они пробрались через кусты и,
подкравшись к окну, заглянули в комнату.
За столом сидела мисс Фолей, напротив — отец Вилли.
— …в голове не укладывается, — говорила мисс
Фолей, — подумать только: Джим и Вилли — грабители! Надо же, в дом
пробраться, взять, удрать!
— Вы точно их видели? — тихо спросил м-р Хэллуэй.
— Я закричала, и они посмотрели вверх, а там — фонарь…
«Она молчит про племянника, — подумал Вилли, — и дальше молчать
будет. Видишь, Джим! — хотелось крикнуть ему. — Это — ловушка!
Племянник специально поджидал нас, чтобы в такую заварушку втянуть! А там уж
неважно будет, что мы кому про карнавалы с каруселями рассказываем. Хоть
полиция, хоть родители — никто не поверит!»
— Я не хочу никого обвинять, — продолжала меж тем
мисс Фолей, — но если они не виноваты, то где же они?
— Здесь! — раздался голос.
— Вилли! — отчаянно прошептал Джим, но было уже
поздно.
Вилли подпрыгнул, подтянулся и перескочил через подоконник.
— Здесь, — просто сказал он.
27
Они неторопливо шли домой по залитым луной тротуарам.
Посредине — м-р Хэллуэй, по бокам — ребята. Уже перед домом отец Вилли
вздохнул.
— По-моему, не стоит тебе, Джим, нарываться на
неприятности с твоей матушкой посреди ночи. Давай, ты ей утром расскажешь, а?
Ты, надеюсь, сможешь попасть домой по-тихому?
— Запросто! — фыркнул Джим. — Глядите, что у
нас есть…
— У нас?
Джим небрежно кивнул и отодвинул со стены густые плети
дикого винограда. Под ними открылись железные скобы, ведущие прямо к подоконнику
Джима. М-р Хэллуэй тихо засмеялся, но внутри содрогнулся от внезапной острой
печали.
— И давно это здесь? Впрочем, ладно, не говори. У меня
в детстве такие же были, — добавил он и взглянул на затерянное в зелени
окно Джима. — Здорово, конечно, выйти попозже… — Он остановил себя. —
Но вы не слишком поздно возвращаетесь?
— Да нет. На этой неделе — первый раз после полуночи.
М-р Хэллуэй поразмышлял немножко.
— Полагаю, от разрешения никакого удовольствия бы не
было, так? Еще бы! Тайком смыться на озеро, на кладбище, на железную дорогу или
в персиковый сад…
— Черт! Мистер Хэллуэй, и вы, что ли, тоже, сэр?..
— Еще бы! Но только — чур, женщинам ни слова. Ладно.
Дуй наверх, и чтоб до следующего месяца про эту лестницу забыть!
