— Что-то происходит, братцы. Что-то надвигается. Хорошо
бы вам куда-нибудь деться до конца дня. Нам нужно выиграть время. Тут важно
решить, с чего начать. Вроде бы ни один писаный закон пока не нарушен, но я
чувствую, уже с месяц, как чувствую: бедой запахло. У меня внутри что-то
подрагивает все время. Прячьтесь, ребята, прячьтесь. Я скажу вашим матерям, что
у вас появилась работа на Карнавале, до темноты можете не появляться. А
вечером, часам к семи, приходите ко мне в библиотеку. Я знаю, кажется, с чего
начать. Надо просмотреть отчеты полиции по карнавалам за предыдущие годы,
полистать подшивки газет, покопаться в некоторых старинных книгах. Все может пригодиться.
Глядишь, с Божьей помощью к вечеру у нас появится какой-нибудь план. До тех пор
не тревожьтесь ни о чем. Господь с вами, мальчики!
Вилли посмотрел. Тщедушная фигурка отца, ставшего вдруг
высоким и сильным, неторопливо удалялась. Еще раньше его чудесная сигара выпала
у него из пальцев — а он даже не заметил, — скользнула сквозь решетку, на
мгновение осветив подземелье градом искр, и теперь лежала на дне ямы,
гипнотизируя Джима и Вилли единственным багровым глазом. Ребята ослепили ее и
выбросили вон.
36
На юг по Главной улице пробирался через толпу Карлик.
Внезапно он остановился. Пленка была проявлена, и сознание наконец получило
возможность просмотреть отснятые кадры. Карлик замычал, развернулся и через лес
ног заковылял разыскивать Хозяина. Он скоро нашел его и заставил пригнуться
низко-низко. М-р Дарк внимательно выслушал сообщение и бросился бежать, даже не
оглянувшись на оставшегося позади удачливого старателя.
Возле индейца чероки Человек-в-Картинках пал на колени и,
вцепившись в прутья стальной решетки, попытался разглядеть дно ямы. Там
открылось ему скопище старых газет, фантики от леденцов, окурки и розовая
полоска жевательной резинки, совершенно целая. М-р Дарк испустил короткий
яростный вопль.
— Что-нибудь потеряли, сэр? — поинтересовался из-за
стойки м-р Татли.
Человек-в-Картинках, все еще не отпуская решетку,
утвердительно кивнул.
— Не беда, — успокоил его м-р Татли. — Раз в
месяц я обязательно провожу инспекцию. Сколько у вас там: четвертак?
полдоллара?
Банг!
Человек-в-Картинках вздрогнул и посмотрел наверх. В окошечке
кассы, высоко в небесах, выскочил маленький огненно-красный флажок: «НЕ
ПРОДАЕТСЯ».
37
Городские часы пробили семь. Эхо курантов пошло гулять по
темным залам библиотеки. Хрупкий осенний лист прошуршал по оконному стеклу, или
это просто перевернулась страница книги?
В одном из закоулков, склонившись в травяном свете лампы,
сидел Чарльз Хэллуэй. Руки его, чуть подрагивая, перебирали страницы, ставили
на место одни книги, снимали другие. Изредка он подходил к окну и, вглядываясь
в осенние сумерки, наблюдал за улицей, потом опять возвращался к столу,
перелистывал страницы, делал выписки, закладки, бормоча себе под нос. От слабых
звуков его голоса под потолком библиотеки порхали смутные отголоски.
— Так… теперь посмотрим здесь…
— … здесь! — подтверждали темные переходы.
— О, вот это нам пригодится…
— … годится! — вздыхали темные залы.
— И вот это тоже!
— … тоже, — шуршали пылинки в темноте.
Пожалуй, это был самый длинный день в его жизни. Он бродил
среди диковинных толп, выслеживал рассыпавшихся по городу карнавальных шпионов.
Он не стал портить матерям Вилли и Джима спокойного воскресенья и сказал лишь
самое необходимое, и опять бродил по улицам, держась подальше от глухих аллей,
сталкивался тенями с Карликом, кивал встреченным Крушителям и Пожирателям Огня
и дважды с трудом сдержал панику, проходя мимо решетки возле табачной лавки. Он
чувствовал, что в яме никого нет, и надеялся, что ребята, благодарение Богу,
нашли надежное местечко. Вместе с толпой горожан он посетил Карнавал, но не
зашел ни в один балаган, не прокатился ни на одном аттракционе. Уже в сумерки,
перед заходом солнца, исследовал Зеркальный Лабиринт и понял достаточно, чтобы
удержаться на берегу и не кануть в холодные глубины.
Промокший под вечерним дождем, промерзший до костей, он дал
толпе возможность нести себя и, прежде чем ночь успела схватить его, причалил к
берегу библиотеки. Здесь он достал самые нужные книги и разложил на столах, как
огромные литературные часы. Теперь они отсчитывали для него свое время.
Он ходил от стола к столу, поглядывая искоса на пожелтевшие
страницы, словно на коллекцию диковинных бабочек, расправивших крылья над
деревянными столешницами.
Здесь лежала книга, раскрытая на портрете князя тьмы. Рядом
— серия гравюр «Искушение св. Антония», слева — алхимические рисунки Джованни
Батисты Брачелли, изображавшие гомункулов, рожденных в ретортах. Место «без
пяти полдень» занимал «Фауст», на двух пополудни лежала «Оккультная
иконография», на шести утра, как раз там, где сейчас трудились его пальцы,
расположилась «История цирков, карнавалов, театров теней и марионеток», во
множестве населенная шутами, менестрелями, магами, клоунами на ходулях и
куклами на веревочках. Сверх того присутствовали «Справочник по воздушному
царству (Летающие твари за всю историю Земли)», «девять» находилось «Во власти
демонов», выше помещались «Египетские снадобья», еще выше — «Мытарства на
воздусях», придавленные «Зеркальными чарами», а уж совсем ближе к полуночи стояли
под парами «Поезда и локомотивы», упиравшиеся в «Мистерии сновидений», «Между
полуночью и рассветом», «Шабаши ведьм» и «Договоры с демонами». Все было на
своих местах, и весь циферблат заполнен. Не хватало лишь стрелок, поэтому
Хэллуэй не мог сказать, который час отзвонили куранты его собственной жизни или
жизни двоих ребят, затерянных где-то среди ни о чем не подозревающего города.
Чем же он располагал в итоге?
В три часа ночи появился поезд. На лугу раскинул сети
Зеркальный Лабиринт, в город вошел воскресный парад, которым командовал рослый
мужчина, разрисованный вдоль и поперек. Дальше было несколько капель крови,
двое перепуганных мальчишек в яме и, наконец, он сам, сидящий в этой
кладбищенской тишине над частями мудреной головоломки.
Ребята говорили правду. Это доказывало явное ощущение
страха, сгустившееся в воздухе во время их странной беседы сквозь решетку. А уж
он, Хэллуэй, в своей жизни повидал достаточно страшного, чтобы распознать его
сразу при встрече. Почему в молчании разрисованного незнакомца ему послышались
все ругательства и проклятья, сколько их есть на свете? Что почудилось Хэллуэю
в фигуре дряхлого старика, мелькнувшей сквозь щель в пологе шатра под вывеской
«М-р Электрико»? Почему на его теле плясали зеленые электрические ящерки? Как сложить
все это вместе, как совместить с тем, что говорят книги? Он взял в руки
«Физиогномику. Тайны характера, определяемые по лицу», полистал. Автор уверял
его, что Джим и Вилли — просто-таки воплощение ангельской чистоты, идеал
Мужчины, Женщины или Невинного Младенца, гармония Цвета, Пропорций и
Расположения Звезд. И вот они глядят из-под решетки на весь этот шагающий и
грохочущий ужас… А там… Чарльз Хэллуэй перевернул несколько страниц. Так,
значит, Расписному Чуду присущи Раздражительность, Жестокость, Алчность — об
этом говорят лобные шишки, а также Похоть и Ложь — это уже следует из линии
губ, и в не меньшей степени — Хитрость, Наглость, Суета и Предательство, о чем
с неопровержимостью должны свидетельствовать зубы м-ра Дарка.
