— Там Джим, Вилли, — только и сказал он. —
Эй, Джим, подожди! Я иду! — Отец Вилли шагнул в Лабиринт.
Впереди дробился и вспыхивал серебряный свет, опускались плиты
темноты, сверкали стены, отполированные, отчищенные, промытые миллионами
отражений, прикосновениями душ, волнами агоний, самолюбовании или страха, без
конца бившимися о ровные грани и острые углы.
— Джим! — Чарльз Хэллуэй побежал. Вилли — за ним.
Гасли огни. Их отражения меняли цвет. То вспыхивала синяя
искра, то сиреневая змейка струилась по зеркалам, отражения мигали, став
тысячами свечей, угасающих под ледяным ветром.
Между Чарльзом Хэллуэем и Джимом встало призрачное войско —
легион седовласых, седобородых мужчин с болезненно искаженными ртами.
«Они! Все они — это Я!» — думал Чарльз Хэллуэй.
«Папа! — думал Вилли у него за спиной — Ну что же ты!
Не бойся. Все они — только мой папа!»
Да нет, не все. Вилли решительно не нравился вид этих
угрюмых стариков. Посмотрите на их глаза! И так старые отражения дряхлели с
каждым шагом, они дико размахивали руками в такт жестам отца, отгонявшего
видения в зеркалах.
— Папа! Это же только ты!
Нет. Их там было больше.
И вот погасли все огни. Два человека, большой и маленький,
замерли, невольно съежившись, в напряженно дышащей тишине.
49
Рука шебуршилась, как крот под землей. Рука Вилли потрошила
карманы, хватая, определяя, выбрасывая. Он знал, что легионы стариков в темноте
двинулись со стен, прыгают, теснят, давят и в конце концов уничтожат отца
оружием своей сущности. За эти секунды, что летят, летят и уносятся навсегда,
если не поторопиться, может произойти невесть что! Эти воины Будущего
наступают, а с ними — все предстоящие тревоги, настоящие, подлинные отражения,
с железной логикой доказывающие: да, вот таким станет отец Вилли завтра, таким
— послезавтра, и дальше, дальше, дальше… Это стадо затопчет отца! Ищи! Быстро
ищи! Ну, у кого карманов больше, чем у волшебника? Конечно, у мальчишки! У кого
в карманах больше, чем в мешке у волшебника? Конечно, у мальчишки! Вот он!
Вилли выудил наконец спичечный коробок и зажег спичку.
— Сюда, папа!
«Стой!» — приказала спичка.
Батальоны в древних маскарадных костюмах справа застыли на
полушаге, роты слева со скрипом выпрямились, бросая зловещие взгляды на
непрошенное пламя, мечтая только о порыве сквозняка, чтобы снова рвануться в
атаку под прикрытием тьмы, добраться до этого старого, ну вот же — совсем
старого, а вот — еще старше, добраться до этого ужасающе старого старика и
убить его же собственной неотвратимой судьбой.
— Нет! — произнес Чарльз Хэллуэй.
«Нет», — задвигался миллион мертвых губ.
Вилли выставил горящую спичку вперед. Навстречу из зеркал
какие-то высохшие полуобезьяны протянули бутоны желтого огня. Каждая грань
метала дротики света. Они незримо вонзались, внедрялись в плоть, кололи сердце,
душу, рассекали нервы и гнали, гнали дерзкого мальчишку вперед, к гибели.
Старик рухнул на колени, собрание его двойников, постаревших
на неделю, на месяц, год, пятьдесят, девяносто лет, повторило движение. Зеркала
уже не отражали, они высасывали кровь, обгладывали кости и вот-вот готовы были
сдуть в ничто прах его скелета, разбросать тончайшим слоем мотыльковую пыль.
— Нет! — Чарльз Хэллуэй выбил спичку из рук сына.
— Папа!
В обрушившейся тьме со всех сторон двинулась орда старцев.
— Папа! Нам же надо видеть! — Вилли зажег вторую,
последнюю спичку.
В ее неровном свете он увидел, как отец оседает на пол,
закрыв руками лицо. Отражения приседали, приспосабливались, занимали удобное
положение, готовясь, как только исчезнет свет, продолжить наступление. Вилли
схватил отца за плечо и встряхнул.
— Папа! — закричал он. — Ты не думай, мне и в
голову никогда не приходило, что ты — старый! Папа, папочка! — В голосе
слышались близкие рыдания. — Я люблю тебя!
Чарльз Хэллуэй открыл глаза. Перед ним метались по стенам
те, кто был похож на него. Он увидел сына и слезы, дрожащие у него на ресницах,
и вдруг, заслоняя отражения, поплыли образы недавнего прошлого: библиотека,
Пыльная Ведьма, его победа, ее поражение, сухо треснул выстрел, загудела
взволнованная толпа.
Еще мгновение он смотрел на своих зеркальных обидчиков, на
Вилли, а потом… тихий звук сорвался с его губ, звук чуть погромче вырвался из
горла. И вот он уже обрушил на Лабиринт, на все его проклятые времена, свой
единственный громогласный ответ. Он широко раскрыл рот и издал ЗВУК. Если бы
Ведьма могла ожить, она узнала бы его, узнала и умерла снова.
50
Джим Найтшед с разбегу остановился где-то на карнавальных
задворках.
Где-то среди черных шатров сбился с ноги
Человек-в-Картинках. Карлик застыл, Скелет обернулся через плечо. Все услышали…
нет, не тот звук, который издал Чарльз Хэллуэй, другой, ужасный и длительный
звук заставил замереть всех. Зеркала! Сначала одно, за ним — другое, третье,
дальше, дальше, как костяшки стоящего домино, взрывались изнутри сетью трещин,
слепли и падали звеня. Целую минуту изображения сворачивались, извивались,
перелистывались, как страницы огромной книги, пока не разлетелись метеорным
роем.
Человек-в-Картинках вслушивался в стеклянные перезвоны,
чувствуя, как сеть трещин покрывает и его глазные яблоки, и они, того и гляди,
начнут выпадать осколками. Это Чарльз Хэллуэй, словно мальчик-хорист, спел на
клиросе сатанинской церкви прекрасную, высокую партию мягкого добродушного
смеха и тем потряс зеркала до основания, а потом и само стекло заставил
разлететься вдребезги. Тысячи зеркал вместе с древними отражениями Чарльза
Хэллуэя кусками льда падали на землю и становились осенней слякотью под ногами.
Все это наделал тот самый звук, не удержавшийся в легких пожилого человека. Все
это смогло случиться из-за того, что Чарльз Хэллуэй наконец-то принял и
Карнавал, и окрестные холмы, и Джима с Вилли, а прежде всего — самого себя и
самое жизнь, а приняв, выразил свое согласие со всем на свете тем самым звуком.
Как только звук разбил зеркальную магию, призраки покинули
стеклянные грани. Чарльз Хэллуэй даже вскрикнул, неожиданно ощутив себя
свободным. Он отнял руки от лица. Чистый звездный свет омыл его глаза.
Мертвяки-отражения ушли, опали, погребенные простыми осколками стекла под
ногами.
— Огни! Огни! — выкрикивал далекий теплый голос.
Человек-в-Картинках метнулся и исчез среди шатров. Последний
посетитель давно покинул Карнавал.
— Папа! Что ты делаешь? — Спичка обожгла пальцы
Вилли, и он выронил ее. Но теперь и слабого звездного света хватало, чтобы
увидеть, как настойчиво разгребает отец горы зеркального мусора, прокладывая
дорогу к выходу.
