— А где же мистер Электрико? — растерянно
проговорил Вилли. — То есть… мистер Кугер?
— Да вот это он, наверное, и есть, — ответил отец.
— Что — это?
Но ответ действительно был здесь, вокруг Вилли. Он
взвихривался над дорогой, носился в воздухе осенним ладаном, щекотал в носу
запахом древнего тимьяна.
«Вот так, — подумал Чарльз Хэллуэй, — оживить или
угробить». Он представлял, как суетились они еще несколько минут назад, волоча
древний пыльный мешок с костями на Электрическом Стуле без проводов, как
пытались выходить сухую мумию, сохранить жизнь в кучке истлевшего праха,
хлопьев ржавчины и давно прогоревших углей. В них не осталось ни единой искры,
и никакому ветру не под силу раздуть в этом пепле огонек жизни. Но они
пытались, и не единожды, только каждый раз в панике оставляли эту затею, потому
что любой толчок грозил превратить древнего Кугера в кучу сопревших опилок. Уж
лучше бы оставить его прислоненным к надежной жесткой спинке Электрического
Стула, оставить чудо-экспонатом для публики, но они должны были попытаться еще
раз, когда пала темнота, когда убралось наконец людское стадо, когда всех
перепугала убийственная улыбка, и так нужен прежний Кугер — высокий, рыжий,
неистовый. Но эта попытка оказалась роковой. С минуту назад последние легчайшие
узы распались, последний засов, удерживавший жизнь за дверью тела, отскочил, и
тот, кто был Основателем, сбросил последние скрепы и вознесся клубами пыли и
вихрем осенних листьев. М-р Кугер, обмолоченный в последний урожай, затанцевал
легчайшим прахом над лугами. Древнее зерно в силосной башне тела взметнулось
мучной пылью и исчезло; было — и прошло.
— Нет, нет, нет, нет, — монотонно бормотал кто-то
рядом.
Чарльз Хэллуэй тронул сына за руку. Оказывается, это Вилли
бормотал монотонное «нет». Мысли его текли параллельно мыслям отца, он тоже
видел все стадии: суету над останками, пыльный фонтан и удобренные травы
вокруг… Теперь в лунном свете остался нелепый перевернутый Стул, а уроды,
тащившие м-ра Кугера на последний костер, разбежались и попрятались в тени.
«Не от нас ли они разбежались? — подумал Вилли. —
Что-то ведь заставило их бросить Стул. Или — кто-то?»
Кто-то! Вилли вытаращил глаза.
Перед ним, чуть поодаль, пустая карусель, поскрипывая,
совершала свой обычный путь через Время. Неторопливо. Вперед.
А между ней и брошенным Электрическим Стулом стоял… уродец?
Нет…
— Джим!
Отец ударил сына под локоть, и Вилли заткнулся.
«Или… но это же Джим?! — подумал он. — А где же
тогда мистер Дарк? Наверное, где-то неподалеку. Кто еще мог запустить карусель?
Кто еще мог притащить сюда всех: и Джима, и их с отцом?»
Джим отвернулся от перевернутого Стула и медленно двинулся
дальше, к своему бесплатному аттракциону.
Перед ним лежала его всегдашняя цель. Бывало, он, как
флюгер, поворачивался то в одну сторону, то в другую, колебался, завидев новые
дали, порывался в каком-нибудь показавшемся симпатичным направлении, но вот
сейчас наконец определился окончательно, вытянулся и завибрировал в силовом
потоке музыкальных ветров. Он все еще пребывал в полусне. И он не смотрел по
сторонам.
— Иди догони его, Вилли, — подтолкнул отец.
Вилли пошел. Джим был уже возле карусели. Поднял правую
руку. Медные шесты, как спицы колеса, проплывали мимо, улетали в будущее. Они
проникали в тело, подхватывали, тянули, как сироп, захватывали кости и
разжеванной тянучкой тащили за собой. Отблеск надраенной меди лег на скулы
Джима, стальной блеск мелькнул и остался в глазах. Джим подошел вплотную.
Медные спицы постукивали его по ногтям протянутой руки, вызвякивая какой-то
свой мотивчик.
— Джим!
Спицы мелькали мимо, сливаясь в медный рассвет в ночи.
Музыка рванулась звонким фонтаном звуков.
— И-иииииии!
Джим подхватил музыкальный вопль.
— И-ииииии!
— Джим! — Вилли бежал и кричал на бегу.
Джим хлопнул ладонью по шесту, шест вырвался. Но набежал
следующий, и ладонь Джима словно припаялась к нему. Сначала — запястье, потом —
плечо, и, наконец, все еще не проснувшееся тело Джима оторвало от земли.
Вилли был уже рядом. Он успел схватить Джима за ногу, но не
сумел удержать, и Джим поехал в плачущей ночи по огромному вечному кругу. Не
потеряв инерции, Вилли бежал за ним.
— Джим, слезай! Джим, не бросай меня тут!
Центробежная сила отбросила тело Джима, он летел, держась за
шест, под каким-то немыслимым, углом к плоскости круга, откинув в сторону
другую руку, маленькую, белую, отдельную ладонь, не принадлежащую карусели,
помнящую старую дружбу.
— Джим, прыгай!
Вилли, как вратарь за мячом, прыгнул за этой рукой… и
промахнулся. Он споткнулся, удержался на ногах, но потерял скорость и сразу
безнадежно отстал. Джим уехал в свой первый круг один. Вилли остановился,
ожидая следующего появления… кого? Кто вернется к нему?
— Джим! Джим!
Джим проснулся! Через полкруга лицо его ожило, теперь им
попеременно владели то декабрь, то июль. Он судорожно вцепился в шест и ехал,
отчаянно поскуливая. Он хотел ехать дальше. Он ни за что не хотел ехать дальше.
Он соглашался. Он отказывался. Он страстно желал и дальше купаться в ветровой
реке, в блеске металла, в плавной тряске коней, колотящих копытами воздух.
Глаза горят, кончик языка прикушен.
— Джим, прыгай! Папа, останови ее!
Чарльз Хэллуэй взглянул на пульт управления каруселью. До
него было футов пятьдесят.
— Джим, слезай, ты мне нужен. Джим, вернись!
Далеко, на другой стороне карусели, Джим сражался со своими
руками, с шестами, конями, завывающим ветром, наступающей ночью и звездным
круговоротом. Он выпускал шест и тут же хватался за него. А правая рука
откинута наружу, просит у Вилли хоть унцию силы.
— Джим!
Джим едет по кругу. Там внизу, на темном полустанке, откуда
унесся навсегда его поезд, он видит Вилли, Вильяма Хэллуэя, давнего приятеля,
юного друга, и чем дальше уносит его бег карусели, тем моложе будет казаться
друг Вилли, тем труднее будет припомнить его черты… Но пока еще — вон он, друг,
младший друг, бежит за поездом, догоняет, просит сойти, требует… чего он хочет?
— Джим! Ты помнишь меня?
Вилли отчаянно бросился вперед и достал-таки пальцы Джима,
схватил ладонь.
Зябко-белое лицо Джима смотрит вниз. Вилли поймал темп и
бежит вровень с внешним кругом карусели. Где же отец? Почему он не выключает
ее? Рука у Джима теплая, знакомая, хорошая рука.
— Джим, ну пожалуйста!
