— Что-нибудь особенное? — спросил Ричард.
— Дикон, ты знаешь, что сейчас я ничего не могу тебе сказать. Что, если тебя возьмут в плен? — Морган тихо засмеялся. Он был явно возбужден. — Все в порядке, хорошие новости. Дикон, мой добрый друг, мы теперь не единственные англичане, которые наконец вторгнутся во Францию, — прошептал он наклонившему голову Ричарду. — Если мы возьмем Лейпциг, Наполеон вынужден будет бежать. Веллингтон должен двинуть войска по направлению к Бордо прямо сейчас — прежде чем французы успеют вернуться, для чего им нужно форсировать Рейн, — и заставить австрийцев подтянуться через Швейцарию. Этот замысел великолепно сработает, поскольку Наполеон не ожидает ничего подобного. Мы возьмем его в клещи, как только сможем двинуться вперед. Как только этот проклятый мороз позволит нам это сделать. Весь этот замысел изложен здесь, в моем письме Веллингтону, — сообщил он, прижав затянутую в перчатку руку к груди. — После того как я его доставлю, после того как наш дорогой железный герцог примет правильное решение, в чем я не сомневаюсь, эта война будет окончена — по крайней мере, для нас.
— Слава Богу!
Ричард закрыл глаза, вознося к небесам молчаливую радостную молитву. Война почти окончена. Морган останется целым и невредимым. Они смогут поехать домой. Они вновь окажутся дома по прошествии трех долгих лет, и жизнь вернется в прежнее русло. Но сбудется ли его молитва? Сможет ли все стать на свои места, если…
— Нужно сменить часовых, Дикон. Я мог бы войти в лагерь, трубя в горн и стуча в барабан, а они ничего бы не услышали. Должно быть, они слишком замерзли, чтобы думать о чем-нибудь, кроме одеяла. Мы забрели так далеко не для того, чтобы нас взяли в плен те немногие французы, которые все еще слоняются вокруг. А теперь проходи со мной в палатку и давай выпьем. Я так замерз, что не чувствую под собой этих чертовых ног.
— Морган… подожди. — Ричард не знал, как это сказать, какими словами, но он не мог позволить своему другу войти в палатку неподготовленным. — Есть кое-что, о чем ты должен знать.
Глаза Моргана блеснули, его тело напряглось, все его чувства обострились при намеке на опасность, и он бросил взгляд на солдат, сидевших вокруг костра.
— В чем дело?
Ричард облизал потрескавшиеся от мороза губы и нервно прокашлялся.
— Там Джереми.
— Джереми? Дикон, о чем ты говоришь? Джереми в Суссексе.
— Нет, Морган. Нет, он не в Суссексе. Он здесь. Здесь, в палатке. Он находится здесь уже более двух недель; Джереми уговорил солдат, ходивших в базовый лагерь за продовольствием, взять его с собой. Не знаю, как он умудрился выйти на них, как он нашел меня, нашел нас, но — подожди! — Ричард схватил друга за руку, когда Морган снова повернулся к палатке.
— Подождать? Чего, Дикон? Этого идиота следует выпороть.
— Морган, ты не должен дать ему понять, как ты обеспокоен, как зол. Он еще мальчик, не более того. И он болен, Морган. Он подцепил эту проклятую дизентерию и чувствует себя плохо последние пять дней. Положение осложняется тем, что у нас очень мало продовольствия и почти не осталось питьевой воды. Несколько французских отрядов прошли по склону прямо под нами в последние дни. Мои люди не могут выйти поохотиться.
— Боже милосердный! — Даже под маской из черного шелка было слышно, как тяжело дышит Морган. — Я всегда хотел, чтобы он взбунтовался, показал характер, — но нужно быть идиотом, чтобы выбрать для этого такое время, такое место. Боже, Дикон, мы далеко от наших и не можем рассчитывать на помощь.
Ричард опустил голову. Морган не сказал ему ничего такого, чего бы он не знал. Он не отходил от Джереми последние четыре дня, глядя в эти прекрасные, доверчивые голубые глаза, целуя его руки, гладя лоб, и его сердце разрывалось от боли, когда он видел перед собой этого храброго молодого человека, с которым он встречался в последний раз в уединенной гостинице неподалеку от «Акров». Ричард вспомнил, как он тогда обнимал Джереми, как любил его…
«О Боже! Джереми… Джереми… Единственный, кто знал. Единственный, кто понимал. Единственный, кто любил меня».
Следующие несколько дней Морган провел в лагере, забыв о свой миссии и думая только о том, как выходить брата.
Перед глазами Ричарда разворачивались картины, возникали образы; обрывки воспоминаний едва проступали за кружащимся снегом, который начался в ту самую ночь и не прекращался три дня, не позволяя покинуть маленький лагерь.
Морган, призывающий брата поесть хоть немного и отдающий свою порцию Джереми…
Джереми, еще больной, но пытающийся улыбаться, шутить, сжимающий руку Ричарда, когда побежденный усталостью Морган лег спать на грязном полу, подстелив под себя походное одеяло…
Сам Ричард, преданный, озабоченный друг, пытающийся скрыть горе и обуревающие его страхи: страх потерять своего возлюбленного Джереми, леденящий душу ужас разоблачения, страх увидеть отвращение Моргана…
Морган не поймет.
Только не Морган.
Не этот человек, которого Ричард боготворил с первого дня, когда они встретились, еще в школе; его новый друг был полной противоположностью отцу Ричарда, и при этом он был вдвое — нет, втрое более мужественным, чем его отец. Не грубый, но сильный. Не жестокий, но честный и справедливый. Не вульгарный, тупой и злой, но воплощение всего того, к чему стремился Ричард, зная, что никогда не сможет стать таким, как его друг.
Не Морган, который звал его с собой, когда ходил к девкам, — и, любя его, желая быть таким, как он, Ричард шел.
Не Морган, ради которого Ричард изо всех сил старался быть таким же, как все.
Не Морган, которого Ричард любил слишком сильно, чтобы обнаружить эту любовь, это желание.
Он не поймет.
Он отвернется с недоверием и отвращением.
Только Джереми понял. С самого начала. Даже до того, как Ричард узнал, что этот красивый, чистый и простодушный молодой человек был братом Моргана Блейкли. С Джереми он наконец почувствовал себя гармоничным, нераздвоенным — нормальным.
О Боже! Джереми! Не умирай. Не умирай.
Кошмар крепко держал Ричарда и не собирался его отпускать.
Сцена снова переменилась. Ричард и Морган стоят возле палатки. Снег наконец прекратился, опять выглянуло солнце.
— Джереми намного лучше, но перевозить его еще рано, Дикон; к тому же у нас болеет половина солдат, — сказал Морган. — Я не брошу Джереми. Но дальнейшее промедление может расстроить все дело. Голландцы могут отступить, тогда Наполеон двинет свои войска. Ты должен поехать вместо меня. Сегодня ночью. Поезжай прямо в ставку Веллингтона и оттуда пришлешь нам помощь. Пора и тебе вкусить восторг победы, мой дорогой друг, и заработать себе немного славы, выполняя последнюю миссию Единорога. Итак, возьми это.
Ричард ощутил в руке гладкий клеенчатый пакет, содержавший бесценное письмо Моргана, его рекомендации, тщательно обдуманные планы завершающего удара по Наполеону.
