— Мама? — Глаза Каролины оставались закрытыми; она старалась удержать перед мысленным взором облик прекрасной леди, нежной и благоуханной, которая улыбалась и очень ее любила.
Но в ящике было темно, и маленькая девочка дрожала от страха. Ей трудно было дышать, она ничего не видела, а прекрасная леди что-то кричала, спрашивая: «Почему? Почему?»
— Выпустите меня отсюда! Выпустите меня! — Каролина отняла руки от лица.
Звук, похожий на удар грома, расколол ночь. Лошади черные, в пене; они встают на дыбы, потом несутся куда-то вдаль и оставляют ее одну.
Одну?
Нет, не одну.
«Папа! Папа, вставай! Ты тоже играешь? Играешь с Каро? Хочешь, я спою для тебя, папа? Мама! Мама, проснись! Проснись, мама! Проснись! Проснись!»
Каролина почувствовала, как мисс Твиттингдон бьет ее по щекам. Она наконец открыла глаза, глядя на женщину, казавшуюся смущенной, но обеспокоенной; посмотрела на Ферди, который, в свою очередь, смотрел на нее с жалостью; перевела взгляд на Персика, которая как раз перестала креститься и на всякий случай плюнула через левое плечо, защищаясь от нечистой силы и дурного глаза.
Она почти ничего не видела, потому что слезы застилали ей глаза. Слезы смущения и ужаса, — ужаса, в котором она жила… в той жизни, о которой забыла.
Как она могла забыть? Не вспоминать все эти годы? Все эти долгие, холодные, украденные у нее годы.
— Дульцинея! — Мисс Твиттингдон подвела ее к креслу, помогла ей сесть и стала тереть ей щеки белым носовым платком. — Моя дорогая девочка, что с тобой? Пожалуйста, прости меня за то, что я тебя ударила. Ферди, быстро! Принеси мою нюхательную соль. Я думаю, наша дорогая Дульцинея собирается упасть в обморок.
— Нюхательную соль? Пошла ты к черту со своей нюхательной солью, Летти! Где Морган? Он должен быть здесь!
— Ну, мне, пожалуй, пора, — заявила Персик. — Только захвачу эту маленькую серебряную шкатулку — очень милая вещица, вы не находите? — и, может, эту пару канделябров. И пирожные. И поднос, на котором они лежат. А теперь — счастливо оставаться. Главное — вовремя унести ноги, как говорится. Бог тебя благослови, Каро.
Каролина посмотрела на свои руки и удивилась, что на них нет крови — крови ее отца, крови ее матери. Она удивилась тому, что ее ногти аккуратно острижены, а не обгрызены до мяса. Она так дрожала, что не могла удержать ноги на одном месте; она стучала зубами, ее руки тряслись.
Ее обобрали до нитки — украли целую жизнь!
Ее дрожащие руки медленно сжались в кулаки…
ГЛАВА 21
Чтобы увидеть тебя, я потерял свою жизнь.
Морис Сэв
Морган смотрел, как слуга ставит перед ним бокал бургундского. Он поднял его и чокнулся с Ричардом, своим другом.
— За Джереми.
— За Джереми, — эхом отозвался Ричард. — И за хорошие воспоминания.
Морган сделал глоток, потом поставил бокал на стол. Они ушли из дома Ричарда и завалились в кабачок, заняв небольшой столик в углу. Здесь было уютнее, чем в тяжелой атмосфере дома на Халф-Мун-стрит, где еще звучало эхо признаний Ричарда.
— Знаешь, мне нравится твоя Каролина, — сказал Ричард. — Она очень откровенная, очень предусмотрительная и в то же время необычайно наивная — полная противоположность своему мужу, сказать по правде. До сих пор не могу понять, как тебе удалось убедить ее сыграть роль моей кузины.
— Коттедж для нее и для ее друзей, денежное содержание, несколько белых кошек и желтый пес. Это были ее условия, насколько я помню. И я, презренный негодяй, согласился на них. Затем, мой дорогой друг, я попытался соблазнить ее. — Он снова поднял бокал, вращая его за ножку. — Конечно, потом она соблазнила меня. Каро схватывает все на лету. Должен сказать, что в результате мы оба получили больше, чем предусматривалось условиями сделки. И как это ни странно, я должен поблагодарить тебя за свое счастье. Если бы не мой безумный план мести, я бы никогда не встретился с ней. Боже, Дикон, какой бессмысленной тратой времени была бы моя жизнь, если бы в ней не было Каролины.
Ощущение некоторой неловкости заставило Моргана замолчать.
— Извини, — сказал он после небольшой паузы.
— Морган, я всегда был твоим другом. Я все еще хочу быть твоим другом. Если ты сможешь принять сложившееся положение, смогу и я. Я без малейшего усилия смирился с участью холостяка после смерти Джереми и желаю теперь только покоя. Твоя дружба придает моей жизни полноту. Итак, мой друг, что ты намерен делать дальше? Ты говорил, что собираешься пойти к моему отцу и заявить, что снимаешь все свои требования. Возможно, он оросит твой жилет слезами благодарности.
Моргану хотелось, чтобы все было так просто. Может, так все и получится. Но он в этом сомневался. Почему-то сомневался. Он наклонился, опершись локтями о стол:
— Дикон, что ты сказал своему отцу? Вчера вечером мне показалось, что он заранее был готов принять все мои условия. Он, а точнее вы оба, выбили меня из колеи тем, что согласились даже на то, что я сам считал чрезмерным. Мне не хотелось бы возвращаться к этой теме, но после того, что ты сказал мне сегодня, я должен знать. Наверное, ты сказал ему, что я собираюсь выставить тебя трусом и самозванцем?
Ричард осушил свой бокал, затем покачал головой:
— Я не был уверен, что этого достаточно. «Каролина Уилбер»? Для тебя это слишком топорная работа, Морган, что я могу объяснить только тем, что у тебя душа не лежала к этой мести. Но я знал, что ты не остановишься на полпути. Ты хотел меня наказать, а я желал быть наказанным, но особенно меня прельщала идея навредить отцу по ходу дела. Конечно, мне было бы неприятно, если бы ты осрамил меня, но моего отца никто не назовет трусом. Скандал повредил бы ему, но он не уничтожил бы графа Уитхемского.
— Значит ли это, Ричард, что я толкнул тебя?..
— Не извиняйся, мой, друг. Я ни о чем не жалею. Но вернемся к моей истории. Я сказал моему отцу… я сказал ему о Джереми, о том, как я его любил, о том, как мы были вместе. Это был сокрушительный удар, и мой отец не перенес бы огласки, как сэр Джозеф не мог перенести реакции общества на своего сына-карлика. Кстати, параллели, невольно возникавшие на вашей вечеринке, очень меня позабавили. Но так и есть. Что касается моего отца, то я знал, куда направить стрелу. Я всегда это знал. Но потребовалось твое возвращение в Лондон, чтобы я набрался мужества и выстрелил. — Он глубоко вздохнул, затем печально улыбнулся. — Я не упоминал Джереми, Морган. Я должен был защитить память твоего брата даже от тебя; главным образом, поэтому я и не мог просто пойти к тебе и рассказать правду, чтобы покончить со всем этим делом. Джереми и мой стыд держали нас на расстоянии в течение трех долгих лет. Но вернемся к делу. Мне достаточно было сообщить отцу, что я любил мужчину, чтобы он согласился на все условия. В конце концов, если бы ты даже принудил меня к дуэли, я выстрелил бы в воздух, а ты, будучи джентльменом, не смог бы хладнокровно убить меня. Так что это ни к чему бы не привело. Поэтому я рассказал все отцу. Мой дражайший папаша мог бы примириться с тем, что всем известна трусость его сына, но он не смог бы жить с мыслью, что общество знает, что он породил такого… такого…
