– Значит, с этого и начинался Канун Всех святых?
– С таких вот долгих размышлений по ночам, ребятки. И всегда
все мысли кружились вокруг одного центра – огня. Солнце. Солнце, навеки угасшее
в ледяном небе. Представляете, как это ужасало пещерного человека, а? Это же
была Великая Смерть. Если солнце погаснет навеки, что с нами будет?
Вот почему на исходе осени, когда все кругом увядало,
умирало, обезьяночеловек ворочался во сне и вспоминал своих родичей, погибших в
этом году. Духи звали его, голоса звучали у него в голове. Духи и голоса – это
просто воспоминания, но пещерные люди об этом не знали. Закрыв глаза, они
видели поздней ночью привидения, видения памяти, – духи манили, танцевали, и
пещерные люди просыпались, подбрасывали сучья в огонь, тряслись, рыдали. Стаю
волков было легче отогнать, чем воспоминания, чем бесплотные души. И они
обхватывали грудь руками, молились, чтобы весна поскорее пришла, и, уставясь в
огонь, благодарили богов за богатый урожай плодов и орехов.
Вот уж это был Канун так канун! Миллион лет назад, поздней
осенью, в пещерах, с роем привидений в голове, навеки распрощавшись с Солнцем…
Голос Смерча звучал все глуше.
Он размотал еще метр или два своих погребальных пелен,
перекинул их через руку, как рыцарский плащ, и сказал:
– То ли еще увидите. Пошли, мальчики.
И они вышли из катакомб в сумерки древнеегипетского дня.
Великая пирамида стояла перед ними, поджидая.
– Последний на вышке – дядька мартышки! – бросил Смерч.
Дядькой мартышки остался Том.
Глава 11
Пыхтя и отдуваясь, они добрались до верхушки пирамиды, на
которой оказалось, будто поджидая их, громадное увеличительное стекло из
хрусталя, подзорная труба, лениво поворачивающаяся от ветра на золотом
треножнике, великанский глаз, который умел приближать далекое.
На западе солнце, задушенное облаками, испускавшее дух,
закатилось. Смерч подвывал от радости:
– Кануло в бездну, ребятки. Сердце, дух и плоть Кануна Всех
святых. Само Солнце! Вот Озириса убили сызнова. Там закатился Митра, персидский
огненный Бог. Упал с небес Аполлон, воплощение света у древних греков. Солнце и
пламя, ребятки. Глядите, моргайте. Загляните в хрустальную подзорную трубу.
Поверните ее на Средиземноморское побережье, миль на тысячу ниже. Видите
Греческие острова?
– А как же, – откликнулся невзрачный Джордж Смит, одетый в
бледные одеяния Призрака. – Города и городишки, улицы, домики. Люди выскакивают
на крыльцо, тащат еду!
– Да, – просиял Смерч. – Это их Празднество Мертвых:
Праздник Горячей пищи. Сласти или страсти по старинке. Не покормишь покойников,
они тебе и подстроят какую-нибудь гадость! Вот и выносят им сладости, вкусности
– прямо на порог!
В дальней дали, в ласковых сумерках, горячие кушанья
исходили ароматным парком, блюда были выставлены для душ, которые неслись
легкими клубочками дыма над страной живых. Женщины и ребятишки сновали
туда-сюда возле греческих домов, вынося блюда для изобильного пира – сдобренные
пряностями, просто слюнки текут!
Потом на всех Греческих островах разом хлопнули двери. Громоподобный
стук разнесся на крыльях ночного ветра.
– Храмы запирают, – пояснил Смерч. – В эту ночь все
святилища в Греции будут заперты на двойной запор.
– Ой, смотрите! – Ральф – бывшая Мумия – крутанул
хрустальную линзу. Яркий зайчик ослепительно сверкнул в глаза сквозь прорези
всех масок. – Вон там зачем это люди мажут притолоки дверей черной патокой?
– Смолой, – поправил Смерч. – Черная смола, чтобы духи в нее
вляпались, прилипли и не смогли пробраться в дом.
– Да, – сказал Том, – а мы-то с вами об этом не думали?
Тьма кралась вдоль берегов Средиземного моря. Из могил
вставали духи, похожие на туман. Души мертвых брели вдоль улиц в саже и черных
плюмажах и тут же прилипали к черной смоле, которой были вымазаны все пороги и
притолоки. Ветер жаловался и выл, словно оплакивая мучения мертвых, угодивших в
ловушку.
– А вон Италия. Рим. – Смерч повернул линзу – стали видны
римские кладбища. Люди клали еду на могилы и поспешно уходили.
Ветер хлопал полами плаща, раздувал капюшон Смерча.
Загудел в глотке, в широко разинутом зеве:
Осенний ветер, закружись!
Рванись, вернись в ночную высь!
И унеси меня с собой,
Как мертвых листьев легкий рой!
Смерч сделал прыжок, антраша в воздухе. Мальчишки завопили
от восторга, когда его плащ, платье, волосы, кожа, плоть, кости, сухие, как
кукурузные кочерыжки, – все рассыпалось у них на глазах.
Ветер… кружись!
Рванись… изменись…
Ветер растрепал его, рассыпал, как конфетти; миллион осенних
листьев, золотых, бурых, красных, как кровь, ржаво-рыжих – вскипая, убегая
через край, – охапка дубовых и кленовых листьев, лавина листвы орешника,
листопад, россыпь, шорох, шепот – прямо в темные заводи небесной реки. Не один
воздушный змей – нет, десять тысяч раз по тысяче мельчайших, как хлопья
истлевшего праха, его подобий – вот все, что осталось от взорвавшегося, как
хлопушка, Смерча:
Мир – крутись! Лист – кружись!
Трава – под лед! Дерева… в полет!
И с мириад других деревьев в царстве осени летели листья,
чтобы схлестнуться в вихре, вздымающем несметные полчища сухих хлопьев, на
которые распался Смерч, как на тысячи смерчиков и сквознячков, гудящих, как
ураган, его голосом:
– Ребята, видите костры по всему Средиземноморью? Костры,
загорающиеся все дальше на север, по всей Европе? Это костры страха. Факелы
праздников. Не прочь поглядеть? Придется взлететь! А ну, разом!
И листья посыпались лавиной на каждого мальчишку, как жуткие
порхающие бабочки, вцепились и унесли их с собой. Они пронеслись над египетской
пустыней, крича песни и хохоча. Проплыли, заходясь от восторга и страха, над
неведомым морем.
– Счастливого Нового года! – крикнул кто-то далеко внизу.
– Счастливого – чего? – переспросил Том.
– Счастливого Нового года! – прошелестел Смерч из вихря
сухой листвы. – В стародавние времена Новый год наступал первого ноября. Это и
вправду конец лета, начало зимнего ненастья. Не такой уж счастливый, но все же
– Счастливый Новый год!
Они промчались над всей Европой и снова увидели внизу воду.
– Британские острова, – зашептал Смерч. – Хотите взглянуть
на чисто английского, друидского Бога Мертвых?
