Мальчишки залились счастливым смехом.
Потому что последняя ступенька утвердилась у них под ногами.
Они добежали до верха, запыхавшись.
Собор Парижской Богоматери был построен, завершен.
Бом! – негромко пробило очередной час.
Громадный бронзовый колокол содрогнулся.
И опустел.
Мальчишки наклонились, заглядывая в его разверстый зев.
Внутри не было никакого языка, похожего на Пифкина.
– Пифкин! – окликнули они.
– …кин, – прошелестело эхо, как из пещеры.
– Он где-то здесь. Он же обещал встретиться с вами в
воздухе. А Пифкин всегда держит слово, – сказал Смерч. – Посмотрите вокруг,
ребятки. Отличная работа, а? Вместо того чтобы трудиться не покладая рук
несколько веков, – пробежались, отдышались – и все? Ах ты, да ведь тут не
хватает не только Пифкина. А чего? Смотрите! Ищите! Ну?
Мальчишки озирались в полном недоумении. – Э-эээ…
– Вам не кажется, что постройка ужасно скучная, а? Унылая,
ничем не украшенная…
– Горгульи!
Все обернулись, уставились на… Уолли Бэбба, который
вырядился Горгульей на Канун Всех святых. Он просиял от гордости.
– Горгульи! Здесь нет ни одной горгульи, ни одной химеры.
– Горгульи. – Смерч произнес диковинное слово раздельно,
тягуче, смакуя, ощупывая его своим языком ящерицы. – Горгульи. А не рассадить
ли нам их по местам, а, ребятки?
– Как?
– Пожалуй, можно просто свистнуть им – и они тут как тут! А
ну свистите, зовите сюда бесов, свистите чертям, зовите заливистым свистом
адских чудовищ и клыкастых ночных тварей!
Уолли Бэбб набрал полную грудь воздуху.
– Я готов!
Да как свистнет!
Все засвистели.
А чудища?
Они примчались со всех ног.
Глава 16
Находившиеся не у дел, неприкаянные существа по всей
полуночной Европе встряхнулись во сне и воспрянули от каменного своего сна.
А это значит, что все средневековые гербовые звери, все
стародавние сказки, древние кошмары, все ветхие, заштатные демоны, все
погибавшие в небытии ведьмы, все вздрогнули, заслышав зов, и понеслись,
поднимая пыльные смерчи, по всем дорогам, бесшумно полетели по воздуху,
прорвались, как заряды дроби, сквозь кроны потрясенных деревьев, перебрели
ручьи, переплыли реки, пронеслись выше леса стоячего и ниже облака ходячего – и
прибывали, валили валом.
Более того, это значит, что все поверженные статуи, все идолы,
полубоги и полубожки со всей Европы, которые усыпали землю, как жуткий нетающий
снег, заброшенные в развалинах, вдруг встрепенулись, открыли глаза и выползли –
саламандрами на дороги, летучими мышами в небеса, дикими собаками динго в чащи.
Они летели, скакали галопом, ползли, извиваясь.
Все это сопровождалось восторгом и удивлением, а также
нестройными криками мальчишек, облепивших парапет, и сам Смерч глядел,
наклонившись, вниз, как с севера, юга, востока и запада прибывают полчища
диковинных чудищ, в панике и неразберихе толкутся у ворот и ждут, когда им
свистнут.
– Может, польем их расплавленным свинцом?
Мальчишки увидели, что Смерч улыбается.
– Да бросьте вы! – сказал Том. – Горбун уже пробовал это
давным-давно.
– Ладно – значит, никаких котлов со свинцом. А не свистнуть
ли нам, чтобы летели сюда?
И все разом засвистели.
Повинуясь призыву, все полчища, стада, прайды, лавины,
сборища, бешеные стремнины чудищ, страшилищ, вздыбленных воплощений зла,
подпорченных добродетелей, совратившихся святых, заблудших гордецов, самолюбий,
лопнувших, как проколотые пузыри, подтягивались, вползали, сыпались дождем,
взбегали по отвесным стенам Нотр-Дама. Словно бурный прибой кошмарных видений,
валом, с воем и топотом, они захлестнули собор, примостились на каждом зубце,
застыли на каждом торчащем камне.
Вот тут скакали свиньи, а там – черти в козлином облике, а
на дальней стене явились отродья сатаны, которые на ходу меняли свой облик –
сбрасывали рога, отращивали новые, теряли бороды, а вместо них прытко росли
извивающиеся, как черви, усы.
Кое-где на штурм стен, шурша, ползли скопища масок и личин,
взбирались на высокие контрфорсы, с помощью армии лангетов и ковыляющих омаров.
Вон там лезут горильи головы, зубастые и страшные, как смертный грех. А вон
человечьи головы, с зажатыми в зубах колбасами. А за ними поспешает маска Шута,
которую поддерживает паук, обученный балету.
Творилось такое, что Том сказал:
– Боже ты мой, что творится!
– То ли еще будет, смотрите! – сказал Смерч.
Мало того, что Нотр-Дам взяли приступом разные чудища и
жуткие рожи на паучьих ножках, хари и личины – теперь явились еще драконы,
норовившие проглотить улепетывающих детишек, и киты, заглатывающие пророка
Иону, и колесницы, битком набитые черепами и скелетами. Акробаты и воздушные
гимнасты, изуродованные до неузнаваемости бесенятами, ковыляли, падали и
застывали в причудливых позах на крыше.
Всему этому аккомпанировали свиньи на арфах, поросята на
флейтах-пикколо, собаки наяривали на волынках, так что сама музыка помогала
колдовству, заманивая новые толпы уродцев на стены собора, где они навеки
прилипали, приставали к крыше, обращаясь в камень.
Вот обезьянка пощипывает струны лиры, а там – трепыхается
дева с рыбьим хвостом. Откуда ни возьмись прилетел сфинкс, сбросил крылья, стал
наполовину женщиной, наполовину львом и улегся подремать на долгие века под
высокими и гулкими колоколами.
– Ой, а это кто? – крикнул Том.
Смерч наклонился вниз и фыркнул:
– Это… да это же Грехи, ребятки! И разные неописуемые
существа. Вон там, например, ползет Угрызение Совести.
Они посмотрели, как оно ползет. Оно ползло бойким червячком,
очень ловко.
– Ну, – громко прошептал Смерч. – Пора. Рассаживайтесь.
Дремлите. Засыпайте.
Стаи диковинных существ повернулись раза по три на месте,
как злые собаки, и улеглись. Все чудовища утвердились как влитые. Все гримасы
застыли в камне. Все вопли утихли.
Луна заливала светом, пятнала вырезными тенями химер и
чудовищ Нотр-Дама.
