Мальчишки, толкаясь, влезли в лодку.
– Ш-ш-шш! – раздался шепот из пустого капюшона.
Фигура повторила свой жест, и они поплыли, от легкого толчка
ветра, по черному зеркалу вод, под ночным небом, где горели мириады никогда не
виданных звезд.
Далеко, на том темном острове, тренькнула гитара.
Одинокий огонек свечи загорелся на кладбище. Кто-то где-то
дунул в горлышко флейты, и она издала певучий звук.
Вторая свечка замерцала среди надгробий.
Кто-то пропел одно слово из песни. Третья свечка
затеплилась, зажженная вспыхнувшей спичкой.
И чем быстрее плыла лодка, тем больше гитарных аккордов
звучало в ночи, тем больше свечей загоралось среди памятников на каменистых
склонах. Засветились дюжина, сотня, тысяча огоньков, пока не стало казаться,
что это – звездное скопление, громадная туманность Андромеды упала с небес и
легла россыпью огней в самой середине Мексики незадолго до полуночи.
Лодка толкнулась в берег. Ребята от неожиданности попадали с
ног. Они вскочили как встрепанные, но Смерч уже исчез. Только сброшенный саван
лежал, пустой, на дне лодки.
Гитара звала их. Голос пел для них.
Дорога, похожая на реку, – белые камни, белая галька – вела
через город, похожий на кладбище, к кладбищу, похожему на город!
Потому что город обезлюдел.
Мальчишки подошли к невысокой ограде кладбища, к литым
чугунным воротам, похожим на кружево. Они ухватились за чугунные завитки и
заглянули внутрь.
– Ух ты! – Том был поражен. – В жизни такого не видывал!
Теперь они поняли, почему город обезлюдел. Потому что на
кладбище было людно. Перед каждой могилой склонила колени женщина с букетом
азалий, гардений или бархатцев, ставя цветы в каменную нишу.
У каждой могилы стояла на коленях дочь, зажигавшая новую
свечку или свечку, только что задутую ветром.
У каждой могилы стоял спокойный мальчик с блестящими карими
глазами, и в одной руке у него была крохотная похоронная процессия из
папье-маше, приклеенная к плоскому камешку, а в другой – череп из папье-маше, в
котором, как в погремушке, перекатывался рис или орехи.
– Смотрите! – шепнул Том.
Там были сотни могил. Сотни женщин. Сотни дочерей. Сотни
сыновей. И сотни сотен, тысячи тысяч свечей. Все кладбище заполнили рои
огоньков, как будто все светлячки на свете прослышали про Великое Собрание и
слетелись, расселись, сверкая, на каменных надгробиях, освещая смуглые лица,
темные глаза, черные как вороново крыло волосы.
– Ну и ну, – сказал Том себе под нос. – Дома мы никогда не
ходим на кладбище – разве только в День Поминовения, раз в году, да и то средь
бела дня, при солнце, разве это удовольствие? А здесь – вот оно – красота!
– Красота! – шепотом прокричали все.
– В Мексике Канун Всех святых получше, чем у нас!
И правда: на каждой могилке стояли блюда с пряниками,
выпеченными в виде священников, скелетов или призраков, а кто должен лакомиться
ими? живые? или души, которые возвратятся перед рассветом, голодные,
неприкаянные? Никто не мог сказать.
И каждый мальчик там, в ограде кладбища, рядом с сестрой и
матерью, положил на могилу миниатюрную похоронную процессию. И было видно, что
внутри крохотного деревянного гробика лежит маленький леденцовый человечек, и
все это стоит перед крохотным алтарем с крохотными свечечками. А вокруг гробика
стоят мальчики-служки с головками из орехов, и на скорлупке нарисованы глазки.
А перед алтарем стоит священник, голова у него из кукурузы, а туловище из
каштана. А на алтаре – фотография покойного, когда-то живого, а ныне – поминаемого.
– Куда лучше! Нет сравнения! – прошептал Ральф.
– Cuevos! – пропел голос вдалеке, на склоне холма.
На кладбище песню подхватили другие голоса.
Мужчины, жители этой деревни, стояли, прислонясь к стенам, у
некоторых в руках были гитары, у других – бутылки.
– Cuevos de los Muertos… – пел далекий голос.
– Cuevos de los Muertos… – пели мужчины внутри ограды, в
тени кладбищенских стен.
– Черепа, – перевел Том. – Черепа мертвых.
– Черепа, сладкие сахарные черепа, сладкие, леденцовые
черепа, черепа умерших, – пел голос, все ближе и ближе.
И вниз с холма, бесшумно ступая в темноте, спустился
Торговец Черепами с горбом на спине.
– Нет, это не горб, – сказал Том вполголоса.
– У него там полный мешок черепов! – вскрикнул Ральф.
– Сладкие черепа, сладкие, белые, хрустящие сахарные черепа,
– пел Торговец, и лицо его скрывалось под широченным сомбреро. Но голос,
сладко-переливчатый голос был голосом Смерча.
И на длинной бамбуковой жерди, которую он нес на плече,
болтались на черных нитках дюжины, десятки сахарных черепов, больших, как их
собственные головы. И на каждом была надпись.
– Имена! Имена! – пел старик-Торговец. – Скажи мне свое имя,
получишь свой череп!
И старик выдернул из связки один череп. На нем громадными
буквами было написано: ТОМ.
Том взял в руки свое собственное имя, свой собственный
сладкий, съедобный череп, и обхватил его пальцами.
– Ральф!
И череп с надписью РАЛЬФ взлетел в воздух. Ральф, заливаясь
смехом, поймал его.
Словно быстрота – главное условие игры, старик хватал
костлявой рукой и метал, череп за черепом, летучие сладости в прохладном
воздухе.
ГЕНРИ-ХЭНК! ФРЕД! ДЖОРДЖ! РАСТРЕПА! ДЖИ-ДЖИ! УОЛЛИ!
Мальчишки под этим беглым огнем плясали и визжали,
обстреливаемые собственными черепами с их собственными великолепными именами,
выложенными сахаром на белом лбу у каждого черепа. Они ловили, едва не роняя,
восхитительные ядра, которыми их обстреливали.
Они стояли, разинув рты, уставясь на сахарные сувениры
смерти, зажатые в липких пальцах.
А из-за кладбищенской ограды рвалась ввысь песня – ее пели
высокие, как сопрано, мужские голоса:
Роберта… Мария… Кончита… Томас.
Calavera, Calavera, сладкий череп – вот это еда!
Ищи свое имя на белом сахарном лбу!
Скорее сюда, скорее сюда!
Здесь целые груды сахарных белых костей.
Хрустящих сластей! Денег нет – не беда!
