Так, шаг за шагом, они спустились к подножию лестницы,
заглянули в глубокую пещеру, похожую на длинный зал.
И там было много народу, и все вели себя на диво спокойно.
Они покоились там долгие годы.
Некоторые покоились тридцать лет.
Некоторые молчали сорок лет.
Некоторые не проронили ни слова за семьдесят лет.
– Вот они, – сказал Том.
– Мумии? – спросил кто-то дрожащим шепотом.
– Мумии.
Они вытянулись в длинный ряд, прислоненные к стенке.
Пятьдесят мумий стояли вдоль правой стены. Пятьдесят мумий стояли вдоль левой
стены. А четыре мумии стояли в дальнем конце, в темноте. Сто четыре сухих, как
гробовой прах, мумий – куда более заброшенные, чем мальчишки, куда более
одинокие, чем могут быть живые, покинутые здесь, заточенные в глубине, так
далеко от собачьего лая, от светлячков, от чудесных мелодий, которыми полнили
ночь голоса мужчин и струны гитар.
– Ой, ой-ей-ей! – сказал Том. – Сколько их тут, бедолаг! Я
про них слышал.
– Что?
– Это бедняки, их родные не смогли платить налог за могилы,
и вот могильщики выкопали бедняг и снесли их сюда. А земля здесь такая сухая,
что они все превратились в мумии. Вы только поглядите, во что они одеты.
Мальчишки пригляделись – кое-кто из этих стародавних людей был одет в
крестьянское платье, а женщины – в деревенские юбки, на некоторых были ветхие
черные костюмы, городские, а один – видно, тореадор – был наряжен в
потускневший от пыли костюм, шитый золотом и мишурой. Но каков бы ни был
костюм, внутри были только сухие косточки да кожа, паутина и пыль, которая
сыпалась с их ребер, стоило рядом чихнуть, нарушив их покой.
– А это что?
– Что «что»?
– Т-ш-ш-шш!
Все навострили уши.
Они вглядывались в глубину длинного склепа.
Мумии глядели на них пустыми глазницами. Ждали – с пустыми
руками.
А на самом дальнем конце глубокого темного подземелья кто-то
плакал.
– А-а-а-ах… – доносилось до них. – О-о, – рыдал кто-то. –
И-и-ии, – и тихие, горестные всхлипывания.
– Да это, ребята, это же Пиф! Я только раз слышал, как он
плачет – но это он, точно, Пифкин. Он заточен здесь, в подземелье.
Мальчишки всматривались, широко раскрыв глаза.
И они увидели – в сотне футов, вдалеке, съежившись в углу,
загнанный в самый дальний угол подземелья, кто-то маленький – шевелится! Плечи
вздрагивают. Голова прижата к груди, прикрыта дрожащими руками. Скрытый руками
рот жаловался, кривился от страха.
– Пифкин?..
Плач замолк.
– Это ты? – прошептал Том.
Долгое молчание, всхлипывающий вздох – голос:
– Я…
– Пиф, ради всего святого, что ты тут делаешь?
– Не знаю!
– Выходи, а?
– Нет, не могу. Боюсь!
– Слушай, Пиф, если ты останешься здесь…
Том замолчал.
«Пиф, – думал он, – если ты останешься здесь – то навсегда,
пойми. Ты останешься здесь, в тишине и заброшенности. Ты так и будешь стоять в
этой длинной очереди, и туристы будут приходить поглазеть на тебя и становиться
в очередь за билетами, поглазеть еще разок. Ты…»
– Пиф! – сказал Ральф из-под маски. – Ты должен отсюда
выйти.
– Не могу, – зарыдал Пиф. – Они не пустят.
– Они?
Но все догадались, что он говорит о длинной череде мумий.
Чтобы выбраться, ему надо было пробежать, как сквозь строй, между двумя рядами
кошмаров, таинственных ужасов, напастей, наваждений, нежити.
– Они ничего тебе не сделают, Пиф.
Пиф сказал:
– Нет, они все могут.
– …могут… – подтвердило эхо из глубины подземелья.
– Я боюсь выходить.
– А мы… – начал Ральф.
«…Боимся входить», – подумали все.
– Надо бы выбрать того, кто похрабрее… – начал Том и осекся.
Потому что Пифкин снова заплакал, и мумии стерегли и ждали,
а ночь в длинном склепе была так беспросветна, что стоило сделать шаг – и пол
расступится, проглотит тебя, и тебе уж нипочем не выбраться, не выкарабкаться.
Пол скует твои щиколотки костлявым мрамором и будет держать мертвой хваткой,
пока подземный холод не заморозит тебя на веки веков, не превратит в сухую,
иссохшую статую.
– А может, двинуть всем сразу, кучей, а? – сказал Ральф.
И все попытались двинуться вперед.
Как громадный паук на многих ножках, они попробовали
проползти сквозь дверь. Два шага вперед, один – назад. Один шаг вперед, два
шага – назад.
– А-ах! – зарыдал Пифкин.
От этого звука они шарахнулись друг на друга, что-то бормоча
в диком ужасе, подвывая, они откатились обратно к двери. Они слышали, как
колотятся сумасшедшие сердца – и свое, и чужие.
– Ох, да что же это такое, что нам делать – он боится выйти,
мы боимся войти, да что же нам делать, как быть? – причитал Том.
А у них за спиной, прислонившись к стене, стоял Смерч. Про
него все забыли. В его оскаленных зубах язычком пламени мелькнула и погасла
улыбка.
– Держите, ребята. Это его спасет.
Смерч достал из-под своего черного плаща знакомый
бело-сахарный череп, на лбу у которого было написано: ПИФКИН!
– Спасайте Пифкина, ребята. Заключайте сделку.
– С кем?
– Со мной и другими, которых я не назову. Здесь. Разломите
этот череп на восемь вкуснющих кусочков и раздайте всем. "П" тебе,
Том, "И" – тебе, Ральф, половина от "Ф" – тебе Хэнк, вторая
половинка – тебе, Джи-Джи, кусочек "К" – тебе, мальчуган, а
кусочек-тебе, вот еще "И" и последняя – "Н". Берите сладкие
кусочки, ребята. Вот наша темная сделка. Хотите, чтобы Пифкин был жив?
На него обрушился такой шквал возмущения, что Смерч едва не
отступил. Мальчишки налетели на него, как стая собачонок, вопя во все горло, –
как он посмел усомниться, что они хотят видеть Пифкина живым!
