– Ну ладно, ладно, – успокоил он их. – Вижу, что вы хотите,
и без дураков. Хорошо – готов ли каждый из вас отдать ему один год в конце
своей жизни, а?
– Что? – сказал Том.
– Я говорю серьезно, мальчики: один-единственный год, один
драгоценный год жизни, когда от нее останется лишь маленький огарок. Если вы
скинетесь по годику, то сможете выкупить Пифкина из мертвых.
– По годику! – шепот, ропот, неслыханная сумма подсчета –
недоумение. Трудно было сразу понять. Один год, да еще так нескоро, – его и не
заметишь. Мальчишке одиннадцати-двенадцати лет не понять семидесятилетнего
старика.
Год? Годик? Ясно, конечно, в чем вопрос? Само собой…
– Думайте, ребята, думайте! Это не шуточка – сделка с тем, у
кого нет имени. Я не шучу. Это все взаправду, на самом деле. Вы принимаете
суровые условия, и это серьезная сделка.
Каждый из вас обещает отдать один год. Сейчас-то вы этот
годик и не заметите, вы слишком юны, и я читаю в ваших мыслях, что вы не
способны даже вообразить себе, как это будет. Только много лет спустя – лет
через пятьдесят, с этой ночи, или лет через шестьдесят, с этого рассвета, когда
время для вас потечет быстрее, иссякнет, вы будете от всей души желать прожить
еще денек-другой, посидеть на солнышке, порадоваться на мир, и вот тогда-то
придет некий мистер Р (то есть – Рок) или миссис К (то есть Костлявая) и
предъявит вам счет к оплате. А может, и сам я приду, мистер Смерч собственной
персоной, старый друг вашей юности, и скажу: «Платите». Так что обещанный год
придется отдать. Я скажу: «Отдавайте», и вам придется отдать.
Что это будет значить для каждого из вас?
А вот что. Тот, кто мог бы прожить семьдесят один год,
должен умереть в семьдесят. А кому довелось бы дожить до восьмидесяти шести,
придется расставаться с жизнью в восемьдесят пять. Возраст преклонный. Кажется,
годом больше, годом меньше – невелика разница. Но когда пробьет час, ребятки,
вы можете об этом пожалеть. Правда, зато вы сможете сказать: этот год я
потратил не зря, я отдал его за Пифа, я жизнью выкупил славного Пифкина, самого
дорогого друга, какой только жил на земле. Спас самое лучшее яблоко, готовое
упасть с осенней яблони. Кое-кому из вас придется вместо сорока девяти лет
подвести черту в сорок восемь. А кое-кто должен уснуть вечным сном не в
пятьдесят пять, а в пятьдесят четыре. Ну, теперь вы понимаете все как есть?
Можете сложить и вычесть? Арифметика вам ясна? Кто прозакладывает триста
шестьдесят пять дней своей собственной, личной жизни, чтобы вернуть Пифкина?
Думайте, ребята. Помолчите. Потом говорите. Наступила напряженная тишина – как
в классе, когда все ученики впопыхах складывают и вычитают в уме. И они на диво
быстро справились с подсчетами. Вопрос был решен сразу, хотя они и понимали,
что через многие годы могут пожалеть о поспешном решении, о роковой
опрометчивости. Но что же им оставалось? Только плыть саженками от берега,
спасать утопающего мальчишку, пока он в последний раз не ушел, как под воду, в
жуткую могильную пыль. – Я… – сказал Том. – Я даю год. – И я, – сказал Ральф. –
Пишите меня, – сказал Генри-Хэнк. – Я! Я! Я! – наперебой кричали все остальные.
– Вы поняли, что даете в залог, мальчики? Значит, вы и вправду любите Пифкина?
– Да, да!
– Быть посему, ребятки. Грызите, глотайте, сосите, хрустите.
И они сунули сладкие осколки сахарного черепа себе в рот.
Они грызли. Они глотали.
– Глотайте тьму, ребята, расставайтесь с годом жизни.
Они глотали торопясь, и от этого, видно, глаза у них
разгорелись, в ушах стучало, а сердца громко бились.
Им показалось, будто птицы стайкой выпорхнули у каждого из
грудной клетки, вылетели из тела и унеслись прочь невидимками. Они видели, но
не могли разглядеть, как подаренные ими годы пролетели над миром и где-то сели,
опустились – честная расплата по невиданным долговым обязательствам.
До них донесся отчаянный крик:
– Я здесь!
И еще:
– Я!..
И еще:
– Бегу-у-у!
Топ, топ, топ – три слова, три раза стукнули по каменному
полу каблуки ботинок.
И вдоль подземелья, меж двух рядов мумий, наклонившихся,
чтобы перехватить его, но бессильных, среди неслышимых криков и улюлюканья, –
обезумевший, сломя голову, опрометью, со всех ног, вскидывая колени, работая
локтями, раздувая щеки, сопя носом, с зажмуренными глазами, топая,
топ-топ-топая по полу изо всех сил бежал – Пифкин.
Ну и мчался же он!
– Глядите, вон он! Давай, Пиф!
– Пиф, ты уже на полдороге!
– Надо же так нестись! – наперебой говорили мальчишки, рты у
них еще были набиты сладкими обломками черепа с драгоценным именем Пифкина,
которое навязло у них в зубах, сахарным именем, стекающим в горло, славным
именем Пифкина на языках! Пиф, Пиф, Пифкин!
– Жми, Пифкин! Не оглядывайся!
– Не споткнись!
– Вот он, уже три четверти пробежал!
Пиф мчался сквозь строй. Он был отличный бегун, смелый,
быстрый, как молния. Он миновал сотню коварных мумий, не задев ни одной, ни
разу не оглянулся – и вышел победителем.
– Ты выиграл, Пиф!
– Пиф, ты в порядке!
Но Пиф не остановился. Он промчался не только сквозь строй
мертвецов, но и сквозь кучку теплых, живых, вспотевших, орущих мальчишек.
Он распихал их, взбежал вверх по лестнице, скрылся.
– Пиф, все в порядке, ты куда?
Они побежали по лестнице – догонять.
– Куда это он, мистер Смерч?
– Насколько я могу судить, – сказал Смерч, – он с перепугу
убежал прямо домой.
– А Пифкин спасен?
– Надо убедиться, посмотреть. Вверх!
Смерч закрутился на месте со страшной скоростью. Его
раскинутые руки рассекали воздух. Он вращался так быстро, что образовался
вакуум, возник маленький единоличный циклон. И этот смерч, всасывающей воздух
воронкой, захватил мальчишек – кого за ухо, кого за нос, за локоть, за палец на
ноге.
Как сорванные с дерева листья, все восемь мальчишек с
реактивным воем вознеслись в небеса. Смерч, в бешеной круговерти, камнем падал
ввысь. Мальчишки тоже – насколько это возможно – канули вверх, низверглись
следом за ним. Они ударили по облакам, как заряд шрапнели. Они летели за
вожаком, как стая птиц, спешащих на север, опережая весну.
Земля словно бы поворачивалась с севера на юг. Тысячи
деревушек и городов проплывали внизу, в созвездиях огней на кладбищах, по всей
Мексике, в гирляндах тыкв с мерцающими внутри свечками, к северу от границы, по
всему Техасу, по Оклахоме, Айове, и наконец-то – Иллинойс!
