– Мы дома! – закричал Том. – Вон ратуша, а вон мой дом, а
там Праздничное дерево! Дерево Всех святых!
Они сделали круг над ратушей, два круга над горящим тысячами
огненных тыкв Деревом и, наконец, последний круг – над высоким домом Смерча, со
множеством башенок, множеством комнат, множеством зияющих окон, высоко торчащих
громоотводов, балюстрад, чердаков, завитков, и дом со скрежетом закачался от
ветра, который они подняли. Пыльный салют из окон приветствовал их. На других
окнах ставни широко разевались, как будто торопясь высунуть свои древние языки
и «показать горлышко» маленьким докторам нездешних наук, прилетевшим на крыльях
ветра. Привидения осыпались, как лепестки белых цветов, увядавших на глазах в
тот миг, когда они проносились мимо.
Кружа над домом, они увидели, что он подобен вечному,
всеобщему Кануну Всех святых. И Смерч крикнул им то же самое, размахивая
старческими руками в древних шелках и паутине: он встал ногами на крышу и звал
ребят к себе, указывая в глубь дома через громадное застекленное окно в крыше:
через него можно было заглянуть на все этажи, до самого дна.
Мальчишки столпились вокруг застекленного люка и заглянули в
пролет лестницы, проходившей на каждой площадке через разные времена, разные
сцены – там люди или скелеты извлекали ужасные звуки из флейт-позвоночников.
– Вот оно, перед вами. Хотите заглянуть? Видите? Там все
наше тысячелетнее путешествие, весь наш полет – в одном месте, от пещерных
людей через Египет, через Римскую империю – к пшеничному полю перед жатвой, к
урожаю, собранному на кладбищах в Мексике – смертью.
Смерч поднял широкую застекленную раму.
– Вниз по перилам, ребята! Катитесь вниз! Каждый – в свое
время, в свой век, на свой этаж. Спрыгивайте там, где ваш костюм не в
диковинку, соскакивайте там, где, по-вашему, ваш наряд и ваша маска – на своем
месте! Пошел!
Мальчишки прыгнули. Они спрыгнули вниз, на верхнюю площадку
лестницы. А потом один за другим вскочили боком на перила и понеслись, вопя во
все горло, вниз, вниз, сквозь все этажи, все площадки, все века, заключенные в
диковинном тереме Смерча.
По спирали и вниз, по спирали вниз, они летели, скользили,
клонясь на виражах, балансируя на вощеных перилах.
Трррах-бух! Джи-Джи в своем обезьяночеловечьем костюме
приземлился в подвале. Озираясь, увидел рисунки на стенах пещеры, густой дым
над кострами, тени неуклюжих людей-горилл. Из темноты сверкали, как уголья,
глаза саблезубых тигров.
По спирали, словно в воронку, провалился Ральф, Мумия
египетского мальчика, запеленутая на долгие века, и оказался на первом этаже,
где по стенам стройными рядами вышагивали иероглифы, армия символов, летели
эскадрильи древних птиц и шли стаи богов-зверей, а золотые скарабеи деловито
катили свои навозные шары в глубь истории.
Плюх! Растрепа Нибли, у которого в руках все еще чудом
осталась сверкающая коса, едва не расшибся в лепешку на втором этаже, где тень
Самайна, друидского Бога Мертвых, размахнулась косой на дальней стене зала!
У-ух! Джордж Смит – то ли греческий призрак, то ли римское
привидение – спрыгнул на третьем этаже, прямо перед обмазанными смолой дверными
проемами, которые были облеплены старыми бродячими душами, влипшими в смолу,
как мухи!
Шлеп! Генри-Хэнк, Ведьма, шлепнулся прямо на кучу ведьм на
четвертом этаже – они скакали через костры в деревнях по всей Англии, Франции,
Германии!
Уолли Бэбб, заправская Горгулья, с лета грохнулся на шестом
этаже, где прямо из стен росли локти, ноги и горбы, улыбались во весь рот
настоящие, веселые и лукавые горгульи.
А Скелет, Том, последним соскользнул с перил на самой
верхней площадке, не удержался на ногах и полетел, сбивая белые сахарные
черепа, как кегли в мрачной игре, в окружении теней коленопреклоненных женщин возле
могил, а джаз-оркестры из крохотных скелетиков вовсю наяривали комариные
мелодии, не заглушая голос Смерча, который с высоты крыши прогромыхал:
– Ну что, ребятки, поняли наконец? Все это одно и то же,
дошло?
– Да… – послышался чей-то голос.
– Всегда одно и то же, только по-разному, да? В свой век, в
свой час. Но всегда день уходил. Ночь всегда наступала. И вы всегда боялись –
верно, Обезьяночеловек, верно, эй, Мумия, – что солнце больше никогда не
взойдет?
– Да-а… – ответили несколько голосов.
И они взглянули наверх, сквозь этажи и лестничные площадки
высокого дома, и увидели каждый век, каждую историю отдельно, и как люди
всегда, с незапамятных времен, провожали глазами солнце, поворачивая головы
следом, следя, как оно восходит и заходит. Пещерные люди дрожали. Египтяне
стенали и плакали. Греки и римляне торжественно проносили своих усопших. Лето
падало замертво. Зима хоронила его в могиле. Мириады голосов рыдали. Ветер
времени сотрясал громадный дом. Окна дребезжали и, точь-в-точь как человеческие
глаза, наливались слезами. Но вдруг – крики восторга! – это десять тысяч раз по
миллиону человек приветствовали яркие горячие летние солнца, которые вставали и
пламенели огнем в каждом окне!
– Понимаете, ребятки? Призадумайтесь! Люди исчезали навсегда.
Они умирали. О Боже, умирали! Но возвращались в сновидениях. Эти сновидения
называли привидениями, духами, и их боялись люди во все времена…
– А-хх! – крикнул миллионоголосый хор в подвалах, на
башенках.
Тени всползали по стенам, похожие на старые фильмы,
мелькающие на ветхом экране. Клубочки дыма маялись у дверей, глаза у них были
грустные, печальные, а губы дрожали.
– Ночь и день. Лето и зима, ребятки. Время сева и время
жатвы. Жизнь и смерть. Вот что такое Канун Всех святых, все вместе. Все едино.
Полдень и полночь. Рождаетесь на свет, ребятишки. Потом падаете кверху лапками,
как собака, которой сказали: «Умри!» Потом вскакиваете, заливаетесь лаем,
бежите сквозь тысячи лет, и каждый день – смерть, и каждый вечер – Канун Всех
святых, мальчики, каждый вечер, каждый Божий вечер – грозный и ужасный, пока
наконец вы не сумели попрятаться в городах и поселках, немного передохнуть,
перевести дух.
Потом каждый начинает жить дольше, времени становится
побольше, умирают реже, страх можно собрать и отложить, и в конце концов
отвести ему один-единственный день в году, когда вы можете призадуматься о ночи
и утренней заре, о весне, об осени, о том, что значит родиться и что значит
умереть.
И все это накапливается, складывается. Четыре тысячи лет
назад, одна тысяча или в нынешний год – там или тут, – но празднества все
одинаковые…
– Праздник Самайна…
– Время Мертвых…
– Всех Душ… Всех святых.
– День Мертвых.
