Обед не принесли, и «красный террорист» опять сорвался и убежал.
Стараясь держаться прямо, растягивая губы в фальшивую улыбку, Варфоломей Иванович направился к конвоиру:
— Слышь, а я ведь тебя знаю… Ты откуда будешь?
Солдат угрюмо зыркнул на него:
— Владимирский.
— А деревня?
— Кострово.
— Точно! — обрадовался Варфоломей Иванович. — Я ж туда в отпуск приезжал! Жил у старухи… как ее? Ну горбатая такая!
Солдат поднял брови:
— Баба Нюра, что ль?
— Ну! Ты давно там был? Как она?
— Чего ей сделается? Живет себе… Моя изба от нее через два двора.
Саблин ухарски стукнул его по плечу:
— Да мы с тобой получается сродни! Вот где встретиться довелось!
Солдата звали Демьяном. Он подробно рассказал и о Кострове, и о бабе Нюре, и о своей семье. Саблин, сам на себя удивляясь, вдохновенно врал, что во время войны с Германией сражался на том же фронте, что и Демьян, и даже ранение получил в ногу. Вспоминали бои, ругали командиров и жаловались на гнилые шинели: чуть полой зацепишься — все трещит по швам.
Лишь бы проклятый матрос не вернулся! Краем глаза Саблин поглядывал за окно.
— Слышь, Демьян, а чего этот, с топором, все время тобой распоряжается? Он что, бывший офицер?
Конвоир хмыкнул:
— Да какой из Саньки офицер?! Он и не матрос даже, бескозырку для виду носит — хочет, чтобы его беспощадным считали. Пошел пулемет просить, чтобы вас всех…
— Так ты что, в меня стрелять будешь? — проговорил Саблин, глядя конвоиру в глаза.
Демьян отвернулся:
— Да ну тебя!
— Или Саньке позволишь?
Конвоир быстро выглянул на улицу — никого.
— Тикай отсюда, — глухим шепотом произнес он. — А за меня не боись: мне ничего не будет. На тех, кого с утра привели, бумаги не выправляли. Скажу: не было такого.
— А они? — Саблин показал на притихших арестантов. — Они ведь могут доложить, что ты меня выпустил. Давай уж всех разом отправим по домам, а? Ну чего горе-то плодить? И сам беги отсюда: белые придут — они тебя к стенке поставят.
2
Площадь перед церковью была запружена народом. Стоя на телеге, большевистский оратор призывал баб и ребятишек не поддаваться на провокации:
— Колоссальная пропагандистская машина империализма пытается идейно разложить наши ряды…
Нет, сюда тоже нельзя… Саблин отступил в переулок, где он оставил Софью Карловну и Нину. Вот уже час они кружили по городу, пытаясь найти место, чтобы укрыться до прихода белых. У Саблина подгибались колени, то ли от возбуждения, то ли от усталости, — он до сих пор не мог поверить, что их выпустили. Он в тревоге оглянулся на своих дам: графиня тоже была едва жива, а Нина выглядела так, словно ей все равно, куда ее ведут и что с ней будет. Когда Саблин заговаривал с ней, она даже не слышала его: двигалась, будто накаченная морфием.
Послышался звук копыт, и в переулок свернул конный разъезд. У Саблина перехватило грудь: белые!
Они ехали не таясь. Черно-красные фуражки, погоны… Добровольцы спешились и, ведя коней на поводу, двинулись к площади. Большевистский оратор в порыве красноречия ничего не заметил:
— Мы обязательно раздавим белобандитов! Мы победили Каппеля и Колчака…
Его взгляд наткнулся на офицера, похлестывающего себя нагайкой по голенищу.
— Продолжай, товарищ, не стесняйся, — подбодрил тот. — Очень интересно рассказываешь.
Народ захохотал.
С колокольни раздался удар благовестника: один, другой, — а потом заплясали, загудели все большие и малые колокола — как на Пасху, как на самые большие праздники.
3
Саблин шел по улице, еще сильнее, чем обычно, припадая на хромую ногу. Радость трепетала, билась комком в горле, перекрывая и боль от потери друга, и только что перенесенный смертельный страх. Белые в городе!
Все словно приобрело осмысленность, цвета стали ярче, воздух свежее. Саблину казалось, что еще никогда в жизни он не испытывал такого вдохновения, такой благодарности судьбе. Ему хотелось встать посреди дороги на колени и плакать от счастья.
Корниловцы — бравые, пропыленные, загорелые — заполнили городок. Ребятня вертелась вокруг них. Мальчишки во все глаза смотрели на изображение «мертвой головы» на фуражках и нарукавных нашивках:
— Глянь, глянь! Вон у них череп с костями — это значит: «Перебьем вас, сукины дети!»
— Нет, мальчики, — говорила растроганная Софья Карловна. — Это «Адамова голова» — воскресение через смерть. Это когда живота не щадя бьются за Отечество и други своя.
На площади вразнобой заиграл оркестр, и не что-нибудь, а «Боже, царя храни». Мимо походным строем прошел отряд, ревя во все горло:
За Россию и свободу
Если в бой зовут,
То корниловцы и в воду,
И в огонь пойдут.
Саблин повернулся к Нине и Софье Карловне:
— Дамы, я прошу прощения… Но я должен записаться в армию. Вам придется добираться до Новороссийска самим.
— Но как же?.. — Графиня долго смотрела на него, а потом пожала Саблину руку: — Это святое дело, доктор! Благословляю.
Нина ничего не ответила. Стояла, глядя в землю; прядь кудрявых волос выбилась из-под гребня и повисла вдоль щеки. Пальцы комкали полу жакета.
Саблин как очнулся:
— Нина Васильевна… голубушка…
Она подняла на него блуждающий взгляд. Губы ее дернулись судорогой.
— Клим не дожил одного дня…
4
Когда восстановили железнодорожное сообщение, Варфоломей Иванович посадил дам на поезд. Временный комендант обрадовался, что Саблин взял на себя заботу о раненых, и выписал «докторскому семейству» пропуска в офицерский плацкартный вагон.
Саблин обнял Нину и Софью Карловну.
— Берегите себя! — повторяла графиня и крестила его. — Из Новороссийска мы переберемся в Париж. Обещайте, что напишете нам! Письмо отправьте на центральный почтамт до востребования.
Саблин грустно кивнул:
— Если останусь жив.
Он долго махал им новой фуражкой с «Адамовой головой» вместо кокарды.
— Непременно погибнет, — убежденно сказала Нина, когда поезд тронулся.
— Почему вы так думаете? — удивилась графиня.
— Вы что ж, не видите? Все хорошие люди погибают. Всегда.
— Ну мы-то живы.
