Книга Аргентинец, страница 2. Автор книги Эльвира Барякина

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Аргентинец»

Cтраница 2

— Зарежу! — сказал он придушенным голосом.

— Чаем оболью, — пообещал Клим. — Вылезайте отсюда.

Хан смутился:

— Извините, Христа ради… Милиционеры, гады, чуть не поймали… Я в каюту сунулся — тут никого не было… Не знал, что вас сюда подселят.

Ему было лет сорок пять. На голове — засаленная тюбетейка, под ватным халатом — френч с распахнутым воротом. Под ним розовая рубаха. Далее шли златые цепи, шнурки и веревочки.

— Почему милиция за вами гналась? — спросил Клим.

— Сапоги хотела снять, а я не дался.

Сапоги у него действительно были хорошие: за такие можно угодить под арест — для выяснения личности и конфискации имущества.

— Я управляющим служу на графском заводе, — пояснил хан. — У нас в Нижнем Новгороде запчастей не добыть, все производство на оборону работает, вот и пришлось к одному скупщику-татарину ехать. Заодно и для себя кой-чего приобрел. — Он поднял полы халата, показывая обновки.

— Вы из Нижнего? — удивился Клим.

— Ну! Григорий Платоныч Купин — не слыхали?

Хан оказался не ханом, а мещанином с Ковалихи.


Вскоре мальчик-слуга принес в каюту еще один стакан чаю.

— Наш город — самый что ни на есть первый в России! — громко хвастался Григорий Платонович. — Три пивоваренных завода, один мыловаренный. К нам из Риги семь фабрик эвакуировали — от немцев подальше. А Сормово наше знаете? Паровые котлы новейшего образца! — Он выкрикивал каждое название как на аукционе. — Большая Покровская освещается электричеством, городской театр — роскошнейшее здание, на главных улицах имеется асфальт для удобства пешеходов.

Клим улыбался: знакомые с детства слова, нижегородская торговая привычка рекламировать все что ни попадя. Узнаю, узнаю «карман России»…

— Как Нижегородская ярмарка?

— Самая большая в мире, — заверил Григорий Платонович, — два миллиона посетителей за сезон! Правда, это до войны было… — Он похвалялся даже купцами, разбогатевшими на военных подрядах: — Строимся, милостивый государь! Вот приедете в Нижний, у вас чемоданы из рук попадают от восторга — таких домов наворотили! Везде фонтаны, оранжереи… Вы где остановитесь? Я вам чудные номера могу порекомендовать: как раз на Ярмарке, пока она не закрылась до следующего года. Справа электротеатр, слева просто театр, напротив — ресторан с музыкой.

Клим покачал головой:

— У меня собственный дом на Ильинке — наискосок от Мариинской гимназии. Я наследство еду получать.

Григорий Платонович поперхнулся и долго кашлял, вытаращив глаза.

— Вы не сынок ли окружного прокурора? — спросил он, отдышавшись. Посмотрел на Клима, на заграничные чемоданы на полке. — А вас ведь давно поджидают: народ все мучается — кому достанется папашенькино богатство? — Голос его стал крайне учтивым. — Вы, стало быть, из самой Аргентины добирались? Как там изволили поживать?

Клим пожал плечами:

— Работал журналистом в газете. Из адвокатской конторы письмо прислали: душеприказчик отца, некто доктор Саблин, просил приехать и принять имущество.

— Знаем мы этого Саблина! — вскричал Григорий Платонович. — Он в прокурорском доме два этажа снимает. Папенька ваш — Царствие ему Небесное! — в отставку подали и начали дела крутить: очень разбогатели. А как узнали об отречении царя, так с ними удар и сделался.

Клим слушал его в удивлении.

— Откуда вы все знаете?

— Моя графинечка с Саблинской семьей дружит: то и дело друг к другу в гости шастают. Так что я о вас наслышан. — Григорий Платонович спохватился и изобразил на лице скорбь: — А насчет папеньки — примите мои искренние соболезнования.

3

Климу было семнадцать лет, когда он сбежал из дому — с твердым намерением никогда не возвращаться. Он считал себя взрослым: подкручивал перед зеркалом едва пробившиеся усы, покупал папиросы «Графские» и торопливо курил за поленницей на заднем дворе.

В гимназии Клим давился варягами и гипотенузами, а латинские словари использовал исключительно для прикрытия — чтобы, схоронившись за ними, упиваться остроумным Марком Твеном.

У Клима было две жизни. В одной звучали веселые марши, исполняемые на фортепьяно, взлетали самодельные петарды и спасались пленные, попавшие в лапы врага во время налета на монастырский сад.

В другой жизни отец брал Клима в канцелярию и приобщал к делам: зачитывал вслух жалобы в Правительствующий Сенат и решения Кассационного департамента.

К прокурору то и дело стучались молодые помощники присяжных поверенных — вежливые, боязливые, с кожаными портфелями под мышкой и эмалевыми университетскими значками на груди. Отец говорил им, что Клим тоже поступит на юридический, непременно в Москве. Те уважительно кивали:

— Прекрасный выбор.

Клим слушал их как преступник, которому грозит пожизненная каторга. Когда он заявил отцу, что не желает быть юристом, тот выдал ему тетрадь и заставил исписать ее латинским изречением Ego sum asinus magnus — «Я большой осел».

Шел 1907 год, только что отгремела первая революция, хотелось добиваться справедливости или с честью погибнуть на баррикадах. Клим не знал, что ему делать с собой. Мама умерла, все знакомые трепетали перед окружным прокурором — совета спросить было не у кого.

Клим с друзьями побаловались: ночью поменяли вывески на зданиях. На духовной консистории появилось «Распивочно и на вынос», на окружном суде — «Стриженая шерсть оптом и в розницу», на губернаторском дворце — банка пиявок с аптекарского магазина.

На следующий день преступники явились в гимназию как ни в чем не бывало. Смотрели свысока на онемевших от восторга младшеклассников — слухи о происшествии уже разнеслись по коридорам. Душа надеялась на скандал с публикациями в газетах.

Приехал директор, вошел в класс. Все встали, грохнув крышками парт.

— Кто это сделал? — крикнул он и ткнул в первого попавшегося ученика: — Ты?

— Я.

Клим поднял руку:

— И я.

— И я, и я! — загремело по классу.

Это был бунт на корабле.

— Та-а-ак, разберемся! — пообещал директор и исчез.

Мальчишки вопили, подкидывали к потолку чертиков из жеванной бумаги, швырялись меловыми тряпками.

Дверь распахнулась от удара — такого сильного, что бронзовая ручка выбила из стены кусок штукатурки. На пороге появился окружной прокурор — мрачный и страшный, как инквизитор. За спиной у него суетился директор. Бунт рассыпался в прах.

Отец отыскал взглядом Клима:

— Подойди.

Лицо его было бледно и спокойно. Клим молча приблизился, стараясь глядеть дерзко. Отец ударил его наотмашь по лицу:

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация