Антон Эмильевич захохотал:
— Я, конечно, изумился: «Да вы кто такой?» А он мне: «Российский большевик!»
Любочка все поняла. В последнее время отец часто намекал на то, что они, как золотые рыбки, живут в стеклянном шаре, видят все в искаженном свете, да и не особо задумываются, что происходит за пределами их аквариума: корм пока есть, вокруг гроты, тропические водоросли, добрые соседи вуалехвосты — чего еще надо? А между тем стекло уже дало трещину.
Антон Эмильевич хотел знать, что творится в Красных казармах и заводских цехах, именно поэтому он пригласил к себе большевика. Но Осип Другов говорил такое, что волосы становились дыбом:
— Да, мы не желаем победы России в войне, потому что такая война должна быть проиграна. Но это будет не наше поражение, а Временного правительства. Буржуазия заставила нас убивать братьев-рабочих из Германии и Австро-Венгрии, вы вдумайтесь — сколько людей побито! И ради чего? Нет уж, коль скоро мы получили оружие в свои руки, мы обратим его против нашего настоящего врага: помещика, фабриканта и прочих угнетателей трудового народа.
Он не боялся насилия: еще одна, на этот раз пролетарская революция была для него самым желанным развитием событий, а если понадобится — то и гражданская война.
Он совершенно не ценил культуру и искусство.
— Приезжал к нам в госпиталь театрик один, — усмехался Осип в прокуренные усы. — Вышел какой-то хмырь — маленький, волосенки как корова прилизала — и давай голосом выделывать. Дамы наши, благотворительницы, в ладоши хлопают, «браво» кричат… Это значит «молодец» по-нашему. А я сижу и думаю: «Эх, гранату бы мне!» Чего придуриваться друг перед другом? Ведь паршиво поет — слушать невозможно. Не-е-ет, надо показывать, что ты культурный… А я и без них в люди выбился — мандат Совета солдатских депутатов имею! Мы построим все по-другому… Власть будет принадлежать людям труда, а дармоедов мы уничтожим — факт, а не реклама!
— Как же вы их будете отличать? — вежливо поинтересовался Антон Эмильевич.
— Да очень просто! Кто пользу приносит, тот пусть живет. А кто дармоед — того на фонарный столб. Вот у вас, Антон Эмильевич, профессия очень полезная…
— Погодите, — перебила Любочка. — Так это значит меня — на фонарный столб? Я как раз и есть дармоед.
Осип ничуть не смутился:
— Это потому что буржуазия загнала вас в такие рамки. К нам большевичка одна приходила, рассказывала про женский вопрос. Вы подумайте, какую пользу рабочему классу могли бы приносить бабы, если бы им разрешили трудиться наравне с мужчинами! Чем бы вам, Любовь Антоновна, хотелось заняться?
Любочка обвела взглядом комнату, обеденный стол:
— Ну, скажем, открыть ресторан…
— Это никак не получится, потому что частную собственность мы запретим. А вот толковые люди в общественном питании нам потребуются. Пойдемте, Антон Эмильевич, покурим, а то мочи нет. У вас здесь махру курить нельзя — потолки зажелтеют.
Они вышли на крыльцо. Потрясенная Любочка некоторое время смотрела, как горничная сервирует стол к чаю. Потом не выдержала и подошла к открытому окну.
— Вы все-таки уточните: что собираются делать большевики, если они придут к власти? — попросил Антон Эмильевич Осипа.
— Заводы — рабочим, землю — крестьянам. — Осип говорил, будто рубил воздух. — А главное — долой войну. К нам то и дело приезжают делегации с фронта, просят, чтобы мы сменили их полки. А за что мы пойдем умирать? За министров-капиталистов? Нет уж, баста!
— Положим, землю крестьяне и так забрали… — проговорил Антон Эмильевич. — А что до фабрик — вы и вправду думаете, рабочие смогут управлять производством? Это все равно что отдать больницу больным.
Осип посмотрел на него со снисхождением:
— Вы вникните в суть, напрягите мозги. Кто всё это сделал? — Он обвел рукой окрестные дома и водонапорную башню. — Это сделали рабочие. А кто развязал войну, глупее которой ничего нет на свете? Буржуи. Ну и кто дурак, а кто умный? Мы, большевики, верим в созидательные силы народа.
Антон Эмильевич и Осип вернулись в столовую.
— Да-да, вы всё правильно говорите, — вздохнул отец. — У российской аристократии такие долги перед народом, что ей вовек не расплатиться. Я, помнится, мальчишкой бегал смотреть на арестантские партии, которые отправляли в Сибирь. Однажды видел старика с тремя клеймами на лице. То поколение поротых и клейменых уже ушло, но память-то осталась. — Он встрепенулся. — Вы, Осип Петрович, чай будете?
— Не, я пойду. — Осип рассовал по карманам куски хлеба. — Надо ребятам в казармы снести, а то у нас кормежка, прямо скажем, худая.
Стали прощаться.
— Вы приходите к нам еще, — пригласил Антон Эмильевич. — У Любочки скоро день рождения.
Осип повернулся к ней и посмотрел так пронзительно, с открытым самцовым интересом, что у нее ослабели колени.
— Что вам подарить? — серьезно спросил он.
— А что может подарить большевик?
— Всё. Весь мир.
— Ну тогда подарите.
— Будет сделано.
Глава 10
1
El cuaderno negro, черная записная книжка
Все записи сделаны на испанском
Наверное, надо писать о том, что происходит перед моими глазами.
В стране массовые увольнения, на предприятия ничего не подвозится — нет ни топлива, ни сырья. Доктор Саблин пытается угадать, куда денутся все эти безработные. На носу зима, так что выхода только два: либо на большую дорогу — грабить, либо в армию (но не на фронт). На фабриках создаются «гвардии», единственная цель которых — «спасать революцию». «Гвардейцы» ходят по городу — кто в кепке, кто в шляпе-канотье, но непременно с винтовкой и красным бантом на груди. Часть оружия куплена, часть украдена из кремлевского арсенала.
Власть в городе принадлежит непонятно кому. В Совете солдатских и рабочих депутатов заседают эсеры, в городской Думе какая-то социалистическая мелочь. Мировых и столичных новостей нет (кто-то опять бастует — то ли телеграфисты, то ли наборщики). Живем как на острове, ну да оно и лучше: кто меньше знает — крепче спит.
Домой еду 27 октября (9 ноября)
[15]
через Москву. Дядя Антон назвал меня «бездарным Геростратом»
[16]
за то, что я разорил дом: в моих комнатах не осталось ничего, кроме кровати, чемоданов с вещами и портрета Николая II, который никто не захотел купить.
