— Все у вас, товарищ Другов, бравада и полное непонимание предмета. Вот вы шпоры нацепили, а зачем они пехотинцу?
Осип спрятал ноги под стул: было стыдно признаться, что купил шпоры на толкучке и надел для красы.
— Шпоры нужно носить умеючи, — негромко произнес доктор. — Их надевают горизонтально или слегка наклонно, и при этом низко. Если они болтаются у самой щиколотки, вы не сможете пришпорить лошадь. Покажите ногу.
Осип нехотя выдвинул сапог.
— В следующий раз берите с колесиком, а не со звездой, и чтобы небольшие были, а то вы ходите и только мебель портите. Раньше отличные шпоры продавали в магазине Горбунова — у них звон был малиновый, причем у каждой — свой. Но ваши товарищи все хорошие магазины прикрыли.
Больше Осип шпор не надевал и в дом к Саблиным не ходил: слишком велик был страх, что доктор опять выставит его дураком. Временами Осипу казалось, что он понимает, почему Любочка не хочет уходить от мужа и сваливает все на квартирный вопрос: что ни говори, Саблин был культурным человеком. А от товарища Другова ей была одна польза — срамная, греховная.
Эх, взять бы этого доктора и отправить куда подальше!
2
Совнарком решил объявить принудительный набор в Красную армию: добровольцев было слишком мало. Осипу прибавилось забот, приходилось заниматься всем подряд — от упряжи и сапог до продовольственного вопроса.
Зажиточные крестьяне решили взять революцию измором: они нарочно прятали хлеб и ни зерна не давали в голодающие города. Как только в деревню были направлены продотряды, начались крестьянские восстания — в Васильсурском уезде, Княгининском, Сергачском…
Осип разбирал сводки, полученные с мест: везде повторялась одна картина — никто не разбирал, где кулак, где бедняк; шли от дома к дому и вычищали продовольствие, которое потом сваливали, как придется. Хлеб гнил, мясо тухло, а то, что доставлялось в город, тут же разворовывалось.
Крестьяне вытаскивали привезенные с войны обрезы и встречали продотрядчиков огнем. Чтобы унять их, иногда приходилось лупить по деревням артиллерией.
На заседании губисполкома Осип жестко поставил вопрос:
— Нужен классовый подход к отбору реквизиторов — тогда не будет злоупотреблений. В отряды записывать только своего брата, рабочего. Командирами назначать людей, исключительно преданных партии.
— Ну так вы, товарищ Другов, и поезжайте, покажите всем пример, — ответили ему.
Осип долго стоял над картой. Куда направиться? В родное Чукино? Но там кулаков — раз, два и обчелся: много ли с них возьмешь? Всё, что добудешь, уйдет на пропитание отряда.
— Давай пойдем туда, где есть хлеб, — сказал помощник, молодой и глупый Федюня.
Осип рассердился:
— Откуда я знаю — где?
Наугад ткнул в Большеельнинскую волость — кто-то из знакомых был оттуда родом и говорил, что народ там зажиточный.
Губернское бюро по организации продотрядов находилось на Малой Покровке. Перед зданием ЧК на корточках сидели парни — добровольцы-реквизиторы. Осип спросил их — кто такие? Все свои, рабочие с завода «Этна», стрельбе обучены, ходить строем умеют.
Он повел их мыться и получать обмундирование. После бани парни натянули штаны и гимнастерки, а белье спрятали в вещевые мешки.
— Это что еще за мода?! — закричал Осип.
Реквизиторы обиделись:
— Товарищ комиссар, в чем же нас похоронят, если убьют? Неужто так закопаете, без ничего? Покойников всегда в белое наряжают. Зачем же тогда выдали, если не на смерть?
Осип злился, но понимал — сам недавно таким же был: думал, что пряжка на ремне для того делается, чтобы заднице больнее было, когда по ней лупят.
Бойцам выдали по новой шинели и бараньей шапке, какие казахи носят, — других на складе не оказалось. У каждого винтовка с десятью патронами, у самого Осипа — деревянная кобура с пистолетом. Сфотографировались всем отрядом на фоне знамени, выстроились в колонну по четыре и отправились на Ромодановский вокзал. Сели на поезд; Федюня всю дорогу играл на гармони и реквизиторы плясали, кто как умел, — холода завернули собачьи.
Когда прибыли на станцию, Осип расспросил перепуганного стрелочника, где живут кулаки.
— В Утечино идите, — сказал тот. — Там мужики вредные.
До места добрались к ночи. Осип велел разойтись по избам и сказать, что они красноармейцы, отставшие от своих. Ему, Федюне и еще одному парню, рыжему Андрейке, достался крайний дом. Осип посветил спичкой — вроде ворота крепкие; значит, стрелочник не соврал: богато живут в Утечине.
Во дворе надрывался цепной пес. Осип переминался с ноги на ногу: духу не хватало, чтобы постучаться. Кулаки — народ лютый: скольких продотрядчиков уже перебили!
Бросили жребий — все равно выпало Осипу. Он вытащил из кобуры пистолет, постучал кулаком в ворота.
— Кто тута?
— Хозяин, мы красноармейцы. Трое… Переночевать бы. Еда у нас своя.
Соврал. Паек еще утром съели — фунт хлеба и котелок баланды.
Засов на воротах загромыхал. Осип вновь чиркнул спичкой: тю, дед с ухватом!
— А ну сказывай, кто ты таков: большевик или коммунист? — закричал хозяин.
— Никто, дедуля. Обычные мы.
Им постелили на полу. Дед расспрашивал про город, про войну, про цены. Поесть так и не предложил, хотя догадался, что никакой еды у постояльцев нет.
«У, мироед! — злился Осип. — Ну ничего, мы с тобой завтра потолкуем». В брюхе бурчало на всю избу.
— А ружья-то ваши не стреляют? — беспокоилась молодуха на печке. — Такие же раз попросились — у одного ружье как вдарит середь ночи!
Политика хозяев не интересовала; только мальчонка — судя по голосу, лет семи — десяти — спросил, правда ли, что царя в ссылку увезли.
Когда хозяева засвистели носами, Федюня придвинулся к Осипу:
— Я когда до ветру бегал, слышал, как корова вздыхала, да, кажется, не одна. Богато живут!
Осип толкнул его:
— Помалкивай.
Утром дед уехал в поле — лошадь у него имелась. Хозяйка угостила реквизиторов молоком и отрезала по куску черствого хлеба. Осип озирался по углам: изба была не такой просторной, как ему показалось. Но двор крытый, в саду — яблони. Ох, голову сломаешь, как тут приступать к изъятию!
Осип начал рассказывать о голодающих рабочих. Хозяйка пряла, слушала молча, только веретено жужжало на полу. Ее мальчик, — ладный, светлоголовый — чинил рыболовную сеть и все косился на Федюнину гармонь. Он уже пытался подобраться к ней, но мать его шугнула.
— Супруг-то мой, Степан Егорыч, на войне сгинул, — сказала хозяйка. — Может такое быть, чтоб он в плену обретался? У Меланьи сын без вести пропал, а потом письмо пришло, на Вербной неделе сам возвернулся. Только уж не работник он теперь, без руки-то…
