Любочка долго не признавалась себе в том, что ей скучно с Саблиным. Чтобы занять себя, она начала еженедельно собирать общество, стала великим посредником и устроителем судеб. Ей поверяли тайны, с ней советовались, а она, зная всё и обо всех, сводила людей, которые могли пригодиться друг другу. По четвергам мебель в ее гостиной сдвигали в сторону, освобождая место под танцы; гости ели холодную осетрину и заливное с оливками, а потом затевали бурные разговоры о политике и национальной идее. Пробки «Редерера» и «Вдовы Клико» взлетали в воздух.
— Господа, выпьем за прекрасную Любовь Антоновну!
Приятное тепло, временное облегчение — будто от горчичников, которые ставят как местнораздражающее и отвлекающее средство.
3
Клим приехал — и все разломал.
Любочкины гости разглядывали его заграничные костюмы, запонки на манжетах, небрежно, но по-особенному ловко завязанный галстук. Усердные посетительницы премьер и вернисажей раскрывали перед ним богатый внутренний мир и одаривали сборниками поэзии с автографами и без оных. А Клим сваливал все под лавку в буфетной и навсегда там забывал.
Мужчины требовали, чтобы Любочка повлияла на кузена:
— Имея такие деньги, стыдно ничем не помогать народу!
Они искренне презирали Клима за свалившееся на голову незаслуженное богатство, за аргентинский паспорт, освобождавший от унизительных хлопот по поводу мобилизации, и едва подавляемые зевки во время споров о Корниловском мятеже
[7]
.
Клим был вежлив с гостями Любочки, но она чувствовала, что ни они, ни вся ее насыщенная высоким смыслом жизнь не увлекают его. Ей нечем было привязать бессердечного и нестерпимого кузена: он, как и прежде, приехал всего лишь на каникулы.
Клим читал толстую книжку на испанском, пил через серебряную трубочку аргентинский чай мате — не из стакана, а из тыквенного кубка, оправленного в серебро. Из его карманов то и дело высыпались чужестранные монеты; он ловко жонглировал медицинскими банками, оставленными Саблиным сушиться на вате на подоконнике… И он действительно больше не играл на рояле.
— По-моему, это здорово — следовать дурацким мальчишеским клятвам, — сказала ему Любочка.
Именно этого ей не хватало в Саблине: иррациональных, красивых жестов, когда убеждение берет верх над выгодой, а эмоции — над расчетом.
— Тут нечему восхищаться, — рассмеялся Клим, — в быту это называется «неумением жить».
— Ничего подобного! Все самое лучшее в этом мире противоречит здравому смыслу. Ведь это невыгодно любить женщину или быть верным своему слову… Ты не понимаешь! — сердилась Любочка, видя его насмешливую улыбку. — Душевная щедрость — это очень красиво. Она в тебе есть и проявляется во всем, только ты ее не замечаешь, потому что она для тебя естественна, как воздух.
— Я перестал играть на рояле, потому что у меня не было рояля.
— Не ври, не из-за этого. Если бы ты хотел, ты бы нашел себе и рояль, и большой симфонический оркестр.
Они разговаривали как в детстве — шутками и дразнилками. Для Любочки так было проще — чтобы не думать о том, что Клим скоро уедет в свою Аргентину, не доводить себя бесконечными сравнениями: вот непотопляемый Саблин, а вот беспечный кузен, с которым не то что не бывает скучно — с ним некогда перевести дух.
Клим жил так, будто нет никакой войны: он слышать не хотел о карточках и велел Марише покупать самую лучшую провизию — пусть по безумным ценам. Он не экономил и тратил столько, сколько хотелось: водил Любочку по ресторанам и театрам, дарил Саблину наборы дорогих хирургических инструментов — просто так, из любви к искусству подарка. Он не интересовался ни новостями с фронта, ни политической чехардой в Петрограде; это выглядело и возмутительно, и здóрово — как будто бы внешние обстоятельства не имели над ним власти.
— У Клима все мысли не здесь, а в Буэнос-Айресе, — вздыхал Саблин. — Зачем ему к нам приспосабливаться?
В Аргентине его звали Клементе — «милосердный». Именно милосердие от него и требовалось: пусть поскорее уезжает.
4
Саблин отказался ехать в ресторан с Любочкой и Климом: Медицинское общество планировало обсуждать фундаментальную статью в журнале «Внутренние болезни». Как такое пропустишь?
Любочка надела шляпку. Мариша побрызгала на нее духами.
— Теперь от вас как от пьяницы пахнет, — проворчала она, принюхиваясь. — А что вы кривитесь? Я правду говорю! В очередях всегда духами или одеколоном воняет: люди их вместо водки пьют.
Каждый день Мариша возвращалась домой после многочасового стояния в очередях, растерзанная и нагруженная слухами.
— Буржуев будут бить! — говорила она, смакуя новое, только-только вошедшее в моду словечко.
— Да за что же? — недоумевала Любочка.
— А они хлеб от народа прячут. Специально, чтобы нас голодом уморить.
Саблин утверждал, что власть Временного правительства подтачивается не в редакциях газет, не на митингах, на которые ходят одни и те же бессемейные бездельники, а именно в бесконечных, выматывающих нервы очередях. Здесь-то и зарождалась глухая ненависть к тем, кто «все это устроил».
Клим и Саблин ждали Любочку внизу: решено было взять одного извозчика, чтобы тот сначала отвез доктора в Медицинское общество, а потом Клима и Любочку — в «Восточный базар».
Она опять подметила неприятную разницу: вот небрежно-элегантный кузен, а вот стеснительный муж, глядящий на всех исподлобья, старающийся двигаться как можно меньше, чтобы лишний раз не показывать своей хромоты.
— Все мои друзья детства на фронте, — рассказывал Клим Саблину. — Стучишься в дверь — и гадаешь: убит? ранен? в плену? Встретил двух знакомых барышень, за которыми мы волочились всем классом. Обе старые девы, насквозь пропитанные волей к победе.
— Я считаю, каждый честный человек должен был записаться добровольцем, — твердо сказал Саблин и так посмотрел на Клима, будто осуждал его за то, что тот ходит по ресторанам, а не сидит в окопе по уши в грязи.
«Чего он от него хочет? — с досадой подумала Любочка. — Чтобы Клим отправился в воинское присутствие?»
Она подбежала, взяла его под руку:
— Пойдемте скорее, а то у нас столик заказан на девять часов.
Проходя мимо большого зеркала, она быстро взглянула в него. «А ведь мы с Климом — красивая пара!»
5
На откосе, на самой высоте, — разноцветный терем «Восточного базара», лучшего ресторана в городе. На ступенях крыльца — красный ковер; швейцар кланялся, держа фуражку на отлете.
