Троцкий обнял его.
— Видите? — крикнул он. — Народ Аргентины с нами! Он с волнением ждет исхода боев, он посылает к нам журналистов… Конечно, мы проявим братскую солидарность и поможем товарищу всем, чем возможно.
Троцкий велел Косте проводить аргентинца в госпитальный вагон, а сам снова забрался на подножку:
— Мы клянемся в верности Республике Советов! Мы умрем за нашу революцию! Вперед, на Казань! Ура!
— Ура-а-а!!! — понеслось над станцией: отчаянное и влюбленное.
5
По дороге на станцию Саблин изводил Клима:
— Молитесь, молитесь, чтобы там была операционная! Хотя чего уж: либо она есть, либо ее нет. Ох, я не представляю, как обойдусь без хирургической сестры, без ассистентов. У меня руки спьяну трясутся…
Сестра Фотиния нахлестывала лошадь, повозку подбрасывало на ухабах. Клим придерживал голову Нины: кожа ее была холодна, на висках и на лбу выступили мелкие бисерины пота. Он не отнимал пальцев от впадины под ее ухом, там пока еще бился пульс, но Климу то и дело казалось, что все кончено.
Больница на станции была, но забитая до того, что даже в дровяном сарае лежали раненые.
— Идите к Троцкому, — крикнул им фельдшер. — Ему жалуйтесь.
Попасть к наркому по военным и морским делам казалось настолько же немыслимым, как попасть на прием к черту. Надеяться на его помощь — того нелепее. Но Клим обманул и судьбу, и Троцкого: у него в кармане с незапамятных времен валялась красочная бумажка, свидетельствующая, что его пальто действительно пошито в ателье месье Трежана на Calle Florida, — ее он и подсунул как командировочное удостоверение от газеты.
Троцкий поверил: откормленные санитары перенесли Нину в чистый, пахнущий лекарствами госпитальный вагон. Под потолком зажглись круглые лампы.
Клим сдвинул с Нининого лба намокшую прядь волос.
— Вы знаете, кто ею займется? — подлетел к нему Саблин. — Гавриил Михайлович! Господи, такое светило, и тоже мобилизовали!
Клим оглянулся на надменного старика в белом халате.
— Уберите всех посторонних, — буркнул тот.
Сестра милосердия потянула Клима за рукав:
— Вас потом позовут.
Он смотрел на Нину. Проклятая уверенность: его позовут только для того, чтобы сказать: «Мы сделали все возможное».
Выйдя из вагона, Клим пошел по платформе, которая обрывалась на середине — разбитые доски, внизу воронка. Сел на край, свесив ноги.
— Это белые с аэроплана бомбили поезд Троцкого, да не попали, — послышался голос сестры Фотинии.
Клим молча кивнул. Монахиня поставила рядом с ним статую сатира. Бечевка размоталась, из мешковины торчали длинный серебряный нос и бородка.
— Вот, ты добро свое забыл, — сказала она, утирая пот. — Едва доволокла!
— Спасибо, — отозвался Клим.
— Ну, ты это… пока подожди, а я пойду… Доктор Саблин договорился: нам дают кое-что для монастырского госпиталя… Надо везти, а то ведь там тоже солдатики погибают.
— Хорошо.
Сестра Фотиния потрепала его по плечу:
— Если что, возвращайся к нам.
6
Гонять по травинке муравья: только он доберется до вершины, ты переворачиваешь ее — начинай все сначала. Муравей бегает, ищет спасения, а никому нет дела. Морда у него слишком мелкая, нечитабельная — и потому неважная.
Что они сейчас делают с Ниной? Располосовали? Трудно представить, как это, резать по-живому. Невозможно принять, что сейчас все зависит от людей, которым все равно, умрет Нина или нет.
Слушаешь, не поворачиваясь, шаги по платформе: сюда идут, чтобы сказать?.. Нет, это часовые, вестовые…
Оставалось надеяться только на Бога. Врача зовут Гавриил — как Его архангела-благовестника.
Мама была верующей, но как-то тайно, будто стесняясь смешных суеверий, унаследованных от предков. Дома соблюдались православные обычаи, но и Рождество, и Пасха, и Троица были скорее поводом устроить праздник, а посты — поводом испечь пироги с грибами.
Клим когда-то прислуживал в церкви: среди гимназистов считалось особым шиком обходить девичьи ряды с кружкой для пожертвований. Мальчикам разрешали бывать в алтаре «для лучшего изучения церковной службы», но именно там Клим навсегда отошел от православия. Священник, думая, что его никто не видит, набивал нос табаком, а дьякон слизывал с чаши остатки причастия. Да и сам Клим с приятелями из озорства частенько покушался на бутыль с церковным вином.
Религия превратилась в набор суеверий, как и у мамы. Клим носил крестик как амулет, был с Богом на «ты», ворчал на Него, когда что-то не получалось, или заходил в церковь, когда страстно чего-то желал: все равно было, что за храм — православный или католический. И вот теперь все случившееся казалось карой за неверие — той самой геенной огненной, которую обещал законоучитель непослушным мальчишкам. Получи, еретик.
7
Быстрые шаги за спиной… Все мышцы напряглись, ребра сдавило.
— Что это у вас здесь? — спросил Троцкий, показывая носком сапога на выглядывающего из-под мешковины сатира.
— Это так… Купил сувенир на базаре.
Троцкий присел на корточки и принялся разглядывать бюст. Они чем-то напоминали друг друга — та же бородка, тот же широкий лоб. Только одному пенсне, а другому рожек не хватало.
— Так-так, товарищ аргентинец, — задумчиво произнес Троцкий. — Отдайте нам свой сувенир: пожалуй, мы его используем для агитационных нужд.
— Разумеется.
— И вот еще что: Гавриил Михайлович сказал, что вашей жене надо какое-то время побыть в госпитальном вагоне. А чтобы вам без дела не сидеть, мы вас привлечем к общественно полезной работе. Коль скоро вы журналист, напишите нам листовки о вреде религиозного дурмана. Товарищ Скудра вам разъяснит, что и как, — он у нас специалист по пропаганде. Идемте, я вас познакомлю.
Клим поднялся, ослабший от непредвиденного счастья: Нина жива…
Он просил дать знак — чем отплатить за милосердие Господне? Служи бесам — вот так-то. Но это, Боже, Твое решение: Тебя, верно, это действительно веселит.
Глава 26
1
El cuaderno negro, черная записная книжка
Нина совсем слабенькая, едва голову может поднять. Ее остригли — вышел маленький больной эльф: нездешние глаза, тонкая шея, руки-веточки. Но она уже требует, чтобы я приходил к ней, ждет, обиженно ворчит, если товарищ Скудра слишком долго не выпускает меня из тисков. А я ликую: моя дорогая сердится, стало быть, земные дела все еще имеют значение.
