Это идеальная модель каждодневного несчастья, самого проклятого рабства, которое только можно представить. Тебя держат не цепи, а осознание того, что если ты откажешься быть муравьем, ты лишишься поддержки колонии, а это равносильно смерти. Ты обязан расходовать жизнь так, как это угодно не тебе, а хозяину-коллективу. При этом ты сам являешься его частью, то есть служишь сам себе.
Ирония заключается в том, что революция была призвана порвать связки «ты всегда чей-то раб и господин», но, похоже, это те тросы, которые держат российское шапито в стоячем положении.
Что нам делать, мой друг? Наращивать хитиновый покров, затачивать челюсти-мандибулы, запасаться ядом — он наверняка нам пригодится. Мы в совершенстве освоим искусство мимикрии муравьев. Как утверждают зоологи, этот способ самозащиты отлично зарекомендовал себя: им вовсю пользуются мелкие пауки и кузнечики.
2
Отряды Красной армии выстроились на Соборной площади. Климу, как иностранному корреспонденту, выделили почетное место — на крыше автомобиля.
Фантастическое зрелище — парад безбожников на фоне древних церквей. В небе облака, купола, посреди площади — трибуна, на трибуне — нарком; по земле ветер гонял перья убитого голубя. Чуть поодаль, у обрыва, — «сюрприз»: накрытый красной тканью очередной памятник герою революции.
Блистали трубы оркестра, белая пыль оседала на лицах, скрипела на зубах.
— Волга должна быть и будет советской! — Пенсне на лице Троцкого вспыхивало слепыми пятнами. — Нас намного больше, чем белогвардейцев: свияжская группа войск насчитывает до пятнадцати тысяч бойцов…
Этого, положим, никто не знает. Красная армия — штука условная при массовом дезертирстве, отсутствии формы и документов. В некоторых полках не больше двух-трех десятков человек, да и те слушают командиров вполуха.
— Рабочий и крестьянин России! Настал твой час! Иди вперед к победе! С нами братья латыши, братья венгры и другие народы. Они уже доказали в боях свои отменные боевые качества…
Самые надежные отряды у красных — это Земгальский латышский полк, Мусульманский коммунистический отряд (во как!), Интернациональный батальон имени Карла Маркса, Татаро-башкирский батальон и прочая, прочая. У белых та же история с чехами, словаками и сербами. Титульная нация у белых представлена жидкими офицерскими полками и насильно мобилизованными по окрестным деревням крестьянами. У красных — рабочими из Москвы, Петрограда и других промышленных центров.
Клим разговаривал с мобилизованными и пленными: сражаться никто не хотел. Многие прошли через Великую войну: «Это что ж делается?.. Ведь обещали мир!» Воодушевлялись на бой не столько из-за политических планов друг друга, сколько по злобе: пришли какие-то, теперь опять надо на фронт ехать. При первой возможности и те, и другие сдавались в плен, чтобы только не участвовать в сражениях.
— Здорóво! — окликнул кто-то Клима. На подножке автомобиля стоял Леша Пухов. — Я тебя издалека приметил: сидишь тут как звонарь на колокольне — выше всех. Ты где пропадал?
Он подтянулся на руках и тоже забрался на крышу.
Клим лихорадочно придумывал, что соврать. Черт, ведь Пухов знает, что он не представляет аргентинскую газету! А уж если Леша выяснит, что графиня Одинцова лечится в поезде Троцкого, его удар хватит. Такое счастье классовому врагу, когда свои красноармейцы заживо гниют по переполненным госпиталям?!
Клим рассказал, как вагоновожатый увез его от банка на трамвае:
— Вагон сошел с рельс, меня контузило…
Леша подозрительно посмотрел на Клима:
— Не врешь? Ты чем сейчас занимаешься?
— Служу в агитбригаде.
— Мы тебя оттуда заберем: нам без переводчика хоть топись. Уж не знаю, как я вывел моих китайцев из-под Казани: из банка почти ничего не удалось вывезти — все досталось белякам. Сюда явились: на двести человек — тридцать котелков и двенадцать ложек, да и то начхоз орет, что это их добро и к нам попало по ошибке. После митинга пойдем со мной: китайцев надо в баню отправить, а то вшей разведут — еще сыпняк начнется.
— Кто желает, чтобы земля вновь перешла помещикам, поднимите руки! — крикнул Троцкий.
Толпа на площади молчала, только приблудная коза чесала о трибуну облепленный репьями бок.
— Кто готов горбатиться на фабрикантов от зари до зари? Кто желает, чтобы одни жили в особняках, а другие ютились по десять человек в комнате?
Лица суровые, челюсти сжаты. Дурачок Максимка, пастушонок, попытался пробиться к трибуне:
— Коза там моя… Отдайте Христа ради!
Суровые латыши схватили его под руки, козу за рога — поволокли.
Троцкий снял фуражку, отер вспревший лоб:
— Вопросы есть?
— Когда Бога разрешат? — раздался над площадью голос Максимки.
Нарком усмехнулся и, сойдя с трибуны, направился к «сюрпризу». Рывком сорвал со статуи покрывало:
— Вот вам бог!
Толпа вздрогнула. На вкопанной в землю мраморной колонне стоял бюст сатира.
— В течение многих веков служители культа рассказывали народу о Люцифере, — выкрикнул нарком, показывая на подарок французских промышленников. — Так кого мракобесы называли нечистым? Кого смертельно боялись? Первого революционера! Люцифер отказался подчиняться дряхлому Богу и восстал против его деспотии. Так пусть на земле, по которой попы и обманутые ими дураки веками ползали на коленях, будет стоять памятник гордому духу, который не склонился, несмотря на изгнание из рая и проклятия во веки веков!
Оркестр грянул «Интернационал».
Клим искоса взглянул на Пухова — тот, выпучив глаза, смотрел на сатира:
— Как он сюда попал?! Ведь это же скульптура из банка! Помнишь, она выпала из ящика и Тарасов передал ее тебе?
Послышался гул моторов, и из облаков вынырнули два аэроплана.
— Белые!
Ряды смешались, солдаты бросились врассыпную. Спрыгнув на землю, Клим и Пухов закатились под автомобиль.
— Сейчас бомбу кинут!.. Сейчас кинут! — голосил Леша, закрывая голову руками.
Но вместо бомб с неба просыпался дождь из листовок. Вслед удаляющимся аэропланам загремели выстрелы.
Клим потянулся, чтобы взять листовку, но Пухов тут же вырвал ее:
— Не трогай!
Он принялся торопливо собирать бумажки: мял их, запихивал себе за пазуху.
— Отставить панику! Встать в строй! — орали комиссары, сами перепуганные до полусмерти.
Клим выбрался из-под автомобиля и, прячась за спинами, отступил к церковной ограде. Свернул на Успенскую улицу, побежал. Вниз по откосу, по дороге, ведущей на станцию…
Пухов наверняка спросит у Троцкого, откуда взялся серебряный сатир, и наверняка расскажет наркому о том, кто таков Клим Рогов — дезертир, мародер и проходимец. Следствием станут две пули — Климу и Нине.
