Клим хотел поговорить с Мартой, но к ней было не подступиться. Она летала по ресторану, что-то устраивала. Оставалось одно – сидеть в углу и наблюдать за спасением утопающих водами, коктейлями и джином с тоником.
Прочитав интервью с Ниной, Лиззи сказала:
– Шанхай идет в ногу со временем: есть и у нас своя маркиза Казати.
[45]
Клим удивился:
– Кто это?
– Как? Вы не знаете? По ней весь Париж с ума сходит. У маркизы вместо кошек по комнатам разгуливают гепарды, она покровительствует поэтам и тратит на балы тысячи франков.
Лиззи не понимала, что умные женщины зарабатывают, а не тратят. И покровительствуют не поэтам, а членам правлений. Где уж маркизе Казати угнаться за Ниной!
Клим несколько раз набирал ее номер – отчего-то надеялся, что она позовет его. Горничная каждый раз отвечала, что мисси нет дома.
– Передать что-нибудь?
– Нет, спасибо.
Нина не верила в вечную любовь. Давно, еще во время плавания на корабле Старка, она сказала:
– Мы постоянно меняемся и вырастаем из старой любви. Так что не надо строить иллюзий.
Вырасти из любви могут только дети, взрослые ее снашивают, если не берегут. Нина стоптала свою любовь, как подметку; Клим свою хранил у сердца.
Скоро у них родится ребенок. В голове не укладывалось. Если Нина не пустит его к малышу – смириться? Или требовать, чтоб делилась счастьем?
Любить – это все время чего-то ждать: удел пассажиров – тех, кого везут от остановки до остановки. Бессердечный машинист распоряжается твоей жизнью: захочет – прибудет в назначенное место по расписанию, захочет – пустит состав под откос.
– Привет! – сказала Марта, подсаживаясь к Климу за стойку. – Эй, Уолтер, налей-ка мне содовой! Нет, виски не надо, а то я свалюсь до конца ночи.
Бармен подал ей стакан. Марта выпила, промокнула губы платочком.
– Слышал новость? – тронула она Клима за плечо. – Оказывается, чешский консул был вовсе не консул, а самозванец. Он прикрывался дипломатическим статусом и торговал оружием и вином – мне только что рассказали. Полиция хотела арестовать его – прямо в ресторане на Нанкин-роуд, – а он со страху помер. Говорят, инфаркт. Его сообщницу посадили под домашний арест – она только-только родила.
3
В Нинином доме горело лишь два окна: одно наверху, другое на первом этаже. У ворот скучал полицейский. Клим смотрел на него, тяжело дыша. Всю дорогу бежал бегом – трамваи уже не ходили.
– Мне надо повидаться с арестованной, – сказал он, предъявив репортерское удостоверение.
Полицейский покачал головой:
– Ночью никого не пускаем.
– У нас номер верстается, и нам срочно нужно интервью с мисс Ниной. Это дело международного значения.
Полицейский ничего не понял, да и не хотел понимать. Препирались долго, пока на шум не явился другой китаец – начальство.
– Не велено!
– Велено!
Клим сунул ему в руку часы «За отличный глазомер». Начальник взвесил их на ладони:
– Проходите, но она с вами не будет говорить: она дикая.
В разоренной обыском гостиной сидели младшие чины и резались в карты. При виде начальника они поднялись:
– Мисси у себя, никаких происшествий не было.
Из комнат второго этажа донесся детский плач. Сердце у Клима оборвалось.
Он поднялся по лестнице. Тонкий крик резал уши. Клим постучал в дверь, вошел, не дожидаясь ответа.
Нина стояла посреди комнаты. Свет ночника, на полу какие-то тряпки, бумаги, сломанный стул: полицейские и здесь все перевернули вверх дном.
– Ну что вам еще надо? – простонала Нина. На руках у нее лежал ребенок – голый, с перекошенным от писка лицом.
Она была в панике. Не спала две ночи, горничную выгнала:
– Чьинь ходит, и за ней холодный воздух завихряется! Ну как ты не понимаешь? Ведь можно простудить ребенка!
В ней ничего не осталось от гордой дамы. Клим видел перед собой перепуганную самку – молодую, неопытную, всеми силами пытавшуюся защитить свое дитя.
– Это девочка? – спросил он.
Нина отодвинулась, будто опасалась, что Клим отберет у нее ребенка:
– Она есть хочет.
Села на диван, высвободила неестественно большую грудь; девочка ухватила сосок. После крика тишина показалась оглушающей.
– Что случилось с Иржи? – спросил Клим.
Нина отмахнулась:
– Не знаю… Мне не до него было. – Прикрыла глаза, но тут же встрепенулась: – Если меня арестуют, ты позаботишься о Кате? Это ведь и твоя дочь.
– Позабочусь.
Клим сидел – растерянный, ничего не понимающий. Его дочь, его жена… Внизу полицейские…
– Ты назвала ее Екатериной?
– Да. Ее надо покрестить. Ты можешь найти священника?
– Найду.
Явился начальник караула:
– Сейчас сменщики придут. Уходите.
Клим поднялся, дотронуться до ребенка так и не посмел. «Неужели моя дочь? Невозможно…»
– Обо мне не беспокойся, – быстро проговорила Нина. – У меня очень толковый адвокат, он вытащит меня. Приходи завтра и приводи батюшку.
Клим шел по черно-белому городу: пар изо рта, на тротуаре – снег, цепочка следов. Нина, дочка Катя… Страх за них такой, будто кто-то продел раскаленную проволоку между лопаток.
Клим свернул к «Дому надежды». Поднял глаза на тихое небо. Каждая звезда – как зритель в Колизее, ждущий исхода боя.
4
С утра в дом Нины явился Олман и привел с собой китаянку с улыбчивым морщинистым лицом.
– Это няня, – сказал он зевающему начальнику караула. – Она будет помогать с ребенком.
Нина и слышать не хотела о том, чтобы доверить Катю чужой тетке, но Олман настоял:
– Если вы будете ходить чумная от недосыпа, вы наговорите глупостей – и вас посадят. Делайте, что вам велят: отдыхайте.
Страдая, Нина разрешила няне взять девочку. Приход Олмана и вчерашний визит Клима немного взбодрили ее. Все эти дни она жила как в бреду: ей казалось, что целый мир ополчился против нее.
– Главное – все отрицать, – сказал Олман, когда няня с девочкой вышла из комнаты. – Вы ничего не знали, Лабуда не посвящал вас в свои махинации.
