— Но Хелен Маккриди, — сказал Бруссард, — белая. Ухоженная, хорошо смотрится на экране. Может, и не звезда первой величины, но женщина миловидная.
— Ничего подобного, — сказала Энджи.
— Живьем? — Бруссард покачал головой. — Живьем она миловидна, как лобковая вошь. Но на экране, в интервью на пятнадцать секунд… Ее охотно снимают, и публика ее любит. Она оставила ребенка одного почти на четыре часа, это вызывает определенное возмущение, но люди говорят: «Проявите же снисходительность, каждый может совершить ошибку».
— Ее, наверное, никогда в жизни так не любили, — сказал Пул. — Как только Аманда найдется или, скажем, произойдет еще что-нибудь, что вытеснит это дело с первых полос газет, Хелен снова станет прежней, такой, какой была. Но сейчас, говорю вам, она упивается своими пятнадцатью секундами славы.
— Думаете, это и все, ради чего она водит всех за нос с тем, где находилась в ту ночь?
— Возможно, — ответил Бруссард. Он утер рот салфеткой и отодвинул тарелку. — Не поймите нас неправильно. Через несколько минут мы будем у ее брата, мы ей за эту ложь вклеим — мало не покажется. А если и еще в чем-то наврала, все выясним. — Он резко вытянул руку в нашу сторону. — Спасибо вам.
— Сколько вы занимаетесь этим делом? — спросил Пул.
Энджи взглянула на часы.
— Начали вчера поздно вечером.
— И сразу заметили наше упущение? — ухмыльнулся Пул. — Вы, видно, действительно такие способные, как о вас говорят.
Энджи хлопнула ресницами. Бруссард улыбнулся:
— Иногда встречаемся с Оскаром Ли. Когда-то давным-давно мы охраняли порядок в жилых кварталах. После того как Джерри Глинна уложили на той площадке пару лет назад, я спросил его о вас. Знаете, что он сказал?
Я пожал плечами:
— Если я правильно представляю себе Оскара, гадость, наверное, какую-нибудь?
Бруссард кивнул:
— Сказал, что оба вы раздолбаи почти во всех отношениях.
— Похоже на него, — заметила Энджи.
— Еще он сказал, что, если вам взбредет в голову раскрыть преступление, вам сам Господь Бог не помешает.
— Ну, Оскар! — восхитился я. — Красавец!
— Итак, вы сейчас занимаетесь тем же делом, что и мы. — Пул положил на тарелку аккуратно сложенную салфетку.
— Вас это смущает? — спросила Энджи.
Пул и Бруссард переглянулись. Бруссард пожал плечами.
— Тогда, — сказал он, — надо соблюдать определенные правила.
— Например?
— Например… — Пул достал пачку «Кэмела», снял с нее целлофан, развернул фольгу и вытащил сигарету без фильтра. Глубоко вдохнул, поднес ее к носу, закинул голову и закрыл глаза. Потом наклонился и стал тыкать незажженной сигаретой в пепельницу, как бы гася ее, пока она не разломилась пополам. После этого убрал пачку в карман.
— Прошу прощения. Я бросил.
— Когда? — заинтересовалась Энджи.
— Два года назад. Но мне по-прежнему нужен этот ритуал. — Он улыбнулся. — Ритуалы надо соблюдать.
Энджи запустила руку в сумочку:
— Я покурю, не возражаете?
— Да ради бога!
Он проследил, как Энджи зажигала сигарету. Мы встретились взглядами, и мне показалось, что он читает мои мысли.
— Основные правила, — сказал он. — Нельзя допускать утечки в СМИ. Вы дружите с Ричи Колганом из «Триб».
Я кивнул.
— Колган полиции — не друг, — сказал Бруссард.
— А он и не обязан быть другом. Он писать обязан. Работа у него такая.
— Не спорю, — сказал Пул. — Но нельзя, чтобы журналисты узнали об этом расследовании что-то такое, чего мы не хотели бы разглашать. Согласны?
Я взглянул на Энджи. Она рассматривала Пула через сигаретный дым. Наконец она кивнула:
— Согласны.
— Чудесно! — сказал Пул с шотландским акцентом.
— Где вы раздобыли такого? — спросила Энджи Бруссарда.
— Работая его напарником, получаю лишнюю сотню в неделю. За риск.
Пул наклонился, принюхиваясь к струйке дыма от сигареты Энджи.
— Во-вторых, — продолжал он, — вы не из нашей конторы. Прекрасно. Но мы не можем позволить вам участвовать в этом деле, если вы будете добывать показания, демонстрируя огнестрельное оружие, как это было с мистером Большим Дейвом Стрэндом.
— Большой Дейв Стрэнд собирался меня изнасиловать, сержант Рафтопулос.
— Понимаю.
— Нет, не понимаете. Вы понятия не имеете, что это такое.
Пул кивнул:
— Прошу прощения. Как бы то ни было, сегодняшнее происшествие в «Филмо» — исключение. Это не должно повториться. Согласны?
— Согласны, — сказала Энджи.
— Что ж, ловлю на слове. Как вам наши условия?
— Если мы согласимся не давать утечек журналистам, что, уж вы мне поверьте, подпортит наши отношения с Ричи Колганом, вам придется держать нас в курсе. Будете вести себя с нами как со СМИ, позвоним Колгану.
Бруссард кивнул:
— Условие справедливое. Как думаешь, Пул?
Пул пожал плечами, не сводя с меня глаз.
— Мне трудно поверить, — сказала Энджи, — что четырехлетний ребенок исчез из дому теплой ночью и никто этого не видел.
Бруссард крутил на пальце обручальное кольцо.
— Мне тоже.
— Итак, что мы имеем? — сказала Энджи. — Прошло три дня, у вас, должно быть, есть что-то, чего не было в газетах.
— У нас показания двенадцати человек, — сказал Бруссард, — начиная от «Я забрал девчонку и съел» и заканчивая «Я забрал девчонку и продал представителям униатской церкви». — Он печально улыбнулся. — Ни одно из этих показаний не проверено. Одни экстрасенсы говорят, что она в Коннектикуте, другие — в Калифорнии, третьи — в нашем же штате, но только в лесистой местности. Допрашивали Лайонела и Беатрис Маккриди, алиби у них железные. Наведались к бомжам. Обошли всех соседей, не только чтобы спросить, не заметили ли они чего-либо странного в тот вечер, но проверяли невзначай, нет ли в доме каких-нибудь следов девочки. Теперь знаем, кто нюхает кокаин, кто пьет, кто жену бьет, кто мужа, но никакой связи с исчезновением Аманды Маккриди не обнаружили.
— В общем, ноль, — подытожил я. — У вас ничего нет.
Бруссард медленно повернул голову и посмотрел на Пула. Тот смотрел на нас через стол, оттопырив языком нижнюю губу. Так прошло около минуты. Затем Пул открыл потертый дипломат, достал несколько глянцевых фотографий и передал нам через стол первую, черно-белую. На ней крупным планом был изображен человек лет шестидесяти. Кожа его лица так плотно прилегала к костям, что казалось, ее оттянули на затылок, собрали там в складку и закрепили металлической прищепкой. Тусклые глаза выпучивались из глазниц, крошечный рот едва был виден в тени изогнутого, как коготь, носа. Кожа на ввалившихся щеках была так сморщена, как будто этот человек беспрерывно сосал лимон. Лысый яйцеобразный череп прикрывала дюжина жидких седых прядей волос.
