Я открыл дверцу машины, выскочил на дорогу и, пригнувшись как можно ниже, побежал к дому. В тихом шелесте дождя я слышал лишь топот своих резиновых подошв сначала по мокрому асфальту, потом по гравию.
Энджи бежала рядом, приложив к правому уху сотовый телефон.
— Ранен полицейский, Джермантаун, улица Адмирала Фаррагата, триста двадцать два. Повторяю. Ранен полицейский, Джермантаун, улица Адмирала Фаррагата, триста двадцать два.
Мы бежали по дорожке к крыльцу, я смотрел то на окна, то на дверь. От нее осталось фактически одно название, как будто тут поработали крупные животные с саблеобразными клыками. В древесине зияли рваные отверстия, сквозь некоторые можно было увидеть, что делается в доме, разглядеть там приглушенные краски и свет.
Едва мы подбежали к ступеням, в дырах стало черно. Я ударил правой рукой, сбил Энджи с ног на лужайку, а сам нырнул влево.
Мир будто взорвался. Невозможно подготовить себя к ощущению, которое испытываешь, слыша стрельбу со скоростью семь выстрелов в секунду. Из-за изрешеченной двери пули летели с почти человеческой яростью, неистовым стремлением человекоубийства, порождая какофонию уничтожения.
Пул кое-как перевалился в сторону от двери. Я потянулся в траву, где у моих ног лежал его дробовик, обхватил рукоятку, сунул свой пистолет в кобуру и, опираясь на одно колено, привстал, навел сквозь дождь на дверь и выстрелил. Древесина отрыгнула дым. Когда он рассеялся, передо мной в середине двери зияла дыра размером с крупный кулак. Я поднялся было с колена, но поскользнулся на мокрой траве и услышал, как слева от меня звякнуло стекло.
Я повернулся и выстрелил в окно. Картечь прошла поверх перил, разнесла стекла и раму и пробила дыру в темной шторе.
В доме кто-то вскрикнул.
Стрельба прекратилась, но в голове у меня по-прежнему отдавалось эхо выстрелов из дробовика и стрекотание автоматического оружия.
Энджи, сморщившись, стояла на коленях возле ступенек крыльца, целясь в сторону двери.
— Ты цела? — спросил я.
— Лодыжке полная ж…
— Ранена?
Не сводя глаз с двери, она покачала головой.
— Хрустнула, кажется, когда толкнул меня. — Она поджала губы и сделала сквозь них долгий вдох.
— Хрустнула, как при переломе?
Она кивнула и снова втянула в себя воздух.
Пул застонал, из угла рта яркой струйкой бежала кровь.
— Надо стащить его с крыльца, — сказал я.
— Я прикрою, — кивнула Энджи.
Я положил дробовик на мокрую траву, потянулся, ухватился за верхнюю часть стойки перил, которую Пул сломал, падая, поставил ногу на фундамент крыльца и потянул вниз. Стойка поддалась, отрываясь от прогнившей древесины. Я еще раз сильно потянул и оторвал ее вместе с обломком поручней. Пул повалился на меня, и мы оба упали в мокрую траву.
Он застонал и изогнулся в моих объятиях. Я выбрался из-под него и тут заметил шевеление шторы в правом окне.
— Энджи, — крикнул я, но она и сама заметила, уже повернулась в сторону окна и выстрелила в него трижды. Стекла вылетели из рамы и дождем посыпались на крыльцо.
Я сжался за низенькими кустами у фундамента, но ответного огня не было. Над травой выгнулась грудь Пула, изо рта у него пузырясь шла кровь.
Энджи опустила пистолет, долго смотрела на дверь и окна, потом на коленях, стараясь не задевать землю левой вывернутой стопой, добралась к нам через дорожку. Я достал пистолет и был готов стрелять в сторону дома. Энджи доползла до нас и легла рядом с Пулом.
Из-за дома опять послышалась стрельба из автоматического оружия.
— Бруссард. — Пул выплюнул это слово, схватил Энджи за руку, и его пятки заерзали по траве.
Энджи посмотрела на меня.
— Бруссард, — повторил Пул, в горле у него забулькало, и грудь опять выпятилась из травы.
Энджи стянула с себя водолазку и приложила к ране посреди груди Пула, из которой темным ключом била кровь.
— Ш-ш-ш. — Она приложила руку к его щеке. — Ш-ш-ш.
Стрелявший за домом, судя по всему, имел огромную обойму — стаккато растянулось на полных двадцать секунд. Последовала недолгая пауза, и стрельба возобновилась. Я не знал, «каликоу» это или какое-то другое автоматическое оружие, но не имело особого значения. Пулемет есть пулемет.
Я на секунду закрыл глаза и сглотнул, почувствовав боль в пересохшем горле. В крови бушевал адреналин.
— Патрик, — сказала Энджи, — не смей, твою мать, даже думать об этом.
Я знал, что, если сейчас обернусь к ней, с этой лужайки мне уже не уйти. Где-то за домом Бруссарду в лучшем случае не давали головы поднять. Там мог быть Сэмюэл Пьетро, и пули, возможно, гудели вокруг него, как шершни.
— Патрик! — закричала Энджи, но я уже перелетел через три ступеньки и стал в ложбинке посередине крыльца.
Дверную ручку в форме шара выбили в самом начале. Я распахнул остатки двери ногой; держа дуло пистолета горизонтально на уровне груди, выстрелил в темное помещение, повернулся направо, потом налево, расстрелял всю обойму, выбросил ее из рукоятки, и, не успела она упасть на пол, вставил новую. В помещении за дверью никого не было.
— Нужна немедленно помощь, — кричала Энджи в сотовый телефон у меня за спиной. — Полицейский ранен! Полицейский ранен!
Внутри дома все было темно-серым, как небо снаружи. По полу тянулся кровавый след. На другом конце коридора сквозь отверстия пуль в двери черного хода сочился свет. Сама дверь стояла косо, держась у косяка только на верхней петле.
Примерно на полдороге к ней кровавый след сворачивал направо, в кухню, ее дверь была закрыта. Я зашел в другую комнату, жилую, осмотрел в ней тени, заметил осколки стекла под окнами, обломки рам, обрывки штор, вырванные пулями, и старый диван, из которого лезли внутренности и на котором валялись банки из-под пива.
Огонь из автоматического оружия прекратился, еще как только я вошел в дом, и теперь слышался лишь шум дождя на крыльце, тиканье часов где-то в доме и мое собственное дыхание, поверхностное и неровное.
Под скрип дощатого пола я пошел из комнаты. Пот капал с лица, кожа рук от него совсем размокла, взгляд метался от двери в конце коридора к четырем другим, находившимся ближе ко мне. Одна, в трех метрах справа от меня, вела в кухню. Из другой на пол коридора падала дорожка желтого света.
Прижимаясь к стене справа, я осторожно двинулся вперед и через некоторое время смог заглянуть в комнату по левую руку от меня. Видно в ней было не все. Оказалось, что это своего рода гостиная. По обе стороны от встроенного в середину стены шкафчика стояло по стулу с регулируемым наклоном спинки. Один из них мне удалось различить в полутьме накануне вечером. Стеклянные дверцы, обычные в таких шкафах, отсутствовали, на полках, как и на полу возле стульев, лежали сложенные в стопки газеты и глянцевые журналы. У подлокотников кожаных кресел стояли две старомодные оловянные пепельницы на трехногих подставках, в одной из них лежала, тлея, наполовину выкуренная сигара. Я стоял, прижавшись к стене, направив пистолет в правую часть комнаты и следя за тем, не пошевелится ли где-нибудь тень, прислушиваясь, не скрипнет ли половица.
