— Я имею в виду…
— Знаю, что вы имеете в виду, — терпеливо
проговорил Крамли.
Он смотрел вдоль улицы, словно видел там, вдалеке, мой дом,
письменный стол и машинку на нем.
— Вы зациклились на какой-то удачной мысли, вернее,
вообразили, что она удачная. И вас залихорадило. Наверно, вам сейчас хочется
только одного: вскочить в большой красный трамвай, поймать этого пьяницу и
задержать его. Но если вы и вскочите туда, его там не окажется, а если
окажется, то выяснится, что это не тот пьяница или вы его просто не узнаете.
Вот вы и сбиваете пальцы в кровь, колотя по клавишам своего «Ундервуда», ведь
материал «идет здорово», как говорит Хемингуэй, а ваша интуиция отрастила такие
щупальца — чувствительней не бывает! Но все это бредни, и я не дам за них даже
трех центов.
Крамли стал обходить свою машину, в точности как во время
нашей вчерашней катастрофической встречи.
— Нет, нет, постойте! — закричал я. — Не
вздумайте снова удрать! Да вы…, знаете…, что с вами? Вы просто ревнуете!
Крамли так круто повернул голову, что она чуть не
оторвалась.
— Я…, что?!
Мне показалось даже, что его рука дернулась к револьверу,
которого не было.
— И…, и… — совсем запутался я. — У вас все равно ничего
не выйдет!
Моя наглость потрясла его. Он вытянул шею и уставился на
меня поверх машины.
— Не выйдет что?
— Что бы вы ни затеяли! Ничего не получится! —
выкрикнул я.
И сам онемел от изумления. Не помню, чтобы я когда-нибудь
так орал на кого-то. В школе я был пай-мальчиком и тихоней. Стоило кому-то из
учительниц нахмурить брови, и я замирал. А тут пожалуйста…
— Пока вы не научитесь, — начал я, запинаясь и
заливаясь краской, — пока не научитесь прислушиваться к желудку, а не к
голове…
— Смотри «Философские советы своенравным
сыщикам». — Крамли прислонился к машине, словно без нее он тут же
грохнулся бы наземь. Фыркнув, он прикрыл рот ладонью и, давясь от смеха,
пробормотал:
— Продолжайте.
— Да вы же не хотите слушать.
— Давненько мне не приходилось смеяться от души, малыш.
Губы у меня снова склеились, я закрыл глаза.
— Продолжайте, — уже мягче сказал Крамли.
— Просто, — медленно начал я, — я уже давно
понял, что чем больше думаю, тем хуже у меня идет работа. Все считают, что
нужно думать целыми днями. А я целыми днями чувствую и запоминаю, пропускаю
через себя и записываю, а обдумываю все это в конце дня. Обдумывать надо потом.
Лицо Крамли как-то странно засветилось. Он склонил голову
набок, поглядел на меня, потом склонил ее на другой бок, точь-в-точь обезьяна в
зоопарке, когда она смотрит на вас сквозь прутья клетки и гадает, что это за
диковинный зверь там, снаружи?
Затем, ни слова не говоря, не засмеявшись, даже не
улыбнувшись, Крамли уселся в машину, спокойно включил зажигание, мягко нажал на
газ и медленно, очень медленно тронулся с места.
Проехав ярдов двадцать, он затормозил, немного подумал, дал
задний ход, повернулся, чтобы посмотреть на меня, и закричал:
— Святый Боже Иисусе! А доказательства? Черт вас
побери! Доказательства где?
И я с такой поспешностью вытащил из кармана правый кулак,
что чуть не разорвал куртку.
Я выставил кулак вперед и наконец-то разжал дрожащие пальцы.
— Вот одно, — сказал я. — Вам известно
что-нибудь про это? Нет. А мне известно? Да. Знаю я, кто этот старик? Знаю. А
вы знаете его фамилию? Нет!
Крамли положил голову на скрещенные на руле руки и вздохнул.
— Ладно. Выкладывайте.
— Это, — начал я, глядя на комочки мусора в
руке, — это маленькие А, крошечные Б и тоненькие В. Целый алфавит, буквы,
выбитые компостером из трамвайных билетов… Вы ездите на машине и давно всего
этого не видели. А я, бросив ролики, только и делаю, что хожу пешком или езжу
на трамвае. Я в этих бумажках по самые уши!
Крамли медленно поднял голову, стараясь не выказывать своего
интереса и нетерпения.
Я продолжал:
— Этот старик всегда набивал такими бумажками свои
карманы на трамвайной остановке. Он разбрасывал их, как конфетти, в канун
Нового года и в июле и кричал: «Счастливого Четвертого июля!»
[30]
Когда я увидел, как вы выворачиваете карманы этого бедняги, я сразу понял, что
знаю, кто это. Ну, что скажете?
Наступило долгое молчание.
— Черт! — Казалось, Крамли молится про себя: глаза
у него закрылись, как мои всего минуту назад. — Помоги мне, Господи!
Садитесь.
— Что?
— Садитесь, черт побери! Придется вам доказать то, что
вы сейчас сказали. Вы думаете, я идиот?
— Да. То есть, я хочу сказать, нет. — Я с трудом
открыл дверцу, так как все еще прятал левый кулак в кармане. — А вот эти
водоросли сегодня ночью кто-то оставил возле моих дверей и…
— Заткнитесь и возьмите карту.
Машина рванулась вперед.
Я вскочил в нее в последний момент и порадовался, что успел
застегнуть ремень.
* * *
Мы с Элмо Крамли вошли в пропахшее табаком помещение, где
днем всегда было темно, как на чердаке.
Крамли взглянул на пустующее место между стариками, —
они клонились друг к другу, словно высохшие плетеные стулья.
Крамли шагнул вперед и, протянув руку, показал им слипшиеся
буквы-конфетти.
У стариков было уже два дня, чтобы собраться с мыслями и
подумать о пустующем между ними месте.
— Сукин сын, — прошептал кто-то из них.
— Если коп, — проговорил другой, блеснув глазами
на бумажную массу в руке Крамли, — если коп показывает мне это — значит,
он нашел это в карманах Уилли. Хотите, чтобы я его опознал?
Двое других стариков отвернулись от говорившего, как будто
он сказал что-то неприличное.
Крамли кивнул.
Старик трясущимися руками оперся о трость и стал подниматься.
Крамли попытался было ему помочь, но старик наградил его таким яростным
взглядом, что детектив отступил.
— Обойдусь!
Старик с силой застучал палкой по деревянному полу, словно
хотел наказать его за плохие новости, и скрылся за дверью.
