— Ну да. — Я отхлебнул большой глоток пива и,
набравшись храбрости, задал вопрос:
— Хочу узнать, зачем я тут? Вы пригласили меня зайти
из-за этих водорослей, которые нашли перед домом? Ну я зашел, осматриваю ваши
джунгли, пью ваше плохое пиво. Так что, подозрения с меня сняты?
— Да бросьте вы, ради Бога. — Крамли потягивал
свое пиво и щурился на меня. — Если бы я считал, что вы этакий спятивший
укротитель львов, маньяк, доверху набивающий клетки трупами, вы бы уже два дня
сидели у меня на параше. Неужели вы не понимаете, что я знаю вас как
облупленного?
— Да что уж такого можно про меня узнать? —
заметил я сконфуженно.
— Предостаточно, черт побери! Вот слушайте. —
Крамли сделал еще глоток, закрыл глаза, прочел что-то на внутренней стороне
век. — В квартале от вашей квартиры есть винная лавка, там же
кафе-мороженое, а рядом китайская бакалея. И все в них считают, что вы не в
себе. Они так вас и зовут — Псих. А иногда просто Дурак. Вы слишком много и
громко болтаете. Они это слышат. Стоит вам продать рассказец в «Потусторонние
истории», и вы распахиваете окно и орете на весь пирс. На черта это вам? Но
главное, малыш, в итоге все они вас любят. Будущего у вас, ясное дело, нет, с
этим они все согласны, ведь какому идиоту взбредет в голову отправиться на Луну
и осесть там? Да и когда? В наше время на Марс всем плевать! До двухтысячного
года никто и думать не будет, что там и как. Кого это интересует? Только героев
комиксов да вас, межпланетный вы наш скиталец Флэш Гордон! Только чокнутых,
дорогой мой Бак Роджерс!
[64]
Я залился краской, вспыхнул до корней волос и опустил
голову, меня и рассердили, и смутили слова Крамли, но при этом подобное внимание
мне льстило. Меня часто называли именами героев межпланетных комиксов, но
почему-то в устах Крамли это прозвучало нисколько не обидно.
Крамли открыл глаза, увидел, как я покраснел, и сказал:
— Ну хватит пылать!
— Почему вы все это разузнавали обо мне еще до того,
как старика… — Я осекся и договорил:
— До того, как он умер?
— Я человек любознательный.
— А про большинство людей такого не скажешь. Я с этим в
первый раз столкнулся, когда мне было четырнадцать. В этом возрасте все отказываются
от игрушек. Я заявил своим: никакого Рождества, никаких больше игрушек. Но мне
все равно дарили игрушки каждый год. Другие мальчишки получали рубашки и
галстуки. А я пристрастился к астрономии. В колледже нас было четыре тысячи
студентов. Так из них только пятнадцать мальчишек и четырнадцать девчонок
вместе со мной наблюдали звезды. Остальные бегали по дорожкам и наблюдали за
собственными ногами. Из чего следует…
Я инстинктивно обернулся, так как что-то меня словно
толкнуло, и поймал себя на том, что уже иду по кухне.
— Меня вдруг осенило, — объяснил я. — Можно
мне…
— Что? — спросил Крамли.
— У вас есть кабинет?
— Разумеется. А что? — Крамли сдвинул брови и
слегка встревожился.
Это еще больше заинтриговало меня и заставило проявить
настойчивость.
— Не возражаете, если я в него загляну?
— Ну…
Я пошел туда, куда Крамли бросил взгляд. Кабинет находился
сразу за кухней. Когда-то эта комната служила спальней, а теперь в ней не было
ничего, кроме письменного стола, стула и пишущей машинки.
— Так я и знал! — воскликнул я.
Я остановился за стулом и посмотрел на машинку. Мой старый,
видавший виды «Ундервуд» ей и в подметки не годился. Это была почти новенькая
«Корона» со свежей лентой, а рядом дожидалась своей очереди стопка желтой
бумаги.
— Господи! Так вот почему вы так испытующе на меня
смотрите, — сказал я. — Все склоняете голову то в одну сторону, то в
другую, хмуритесь, прищуриваетесь.
— Стараюсь просветить вашу башку рентгеном, узнать,
есть ли в ней мозги, как они работают и что получается. — Крамли склонял
голову то направо, то налево.
— Никому не известно, как работают мозги, писатели
этого тоже не знают, никто не знает. Я делаю только одно: утром набрасываю,
днем вычищаю.
— Враки! — мягко сказал Крамли.
— Истинная правда.
Я оглядел стол, с каждой стороны было по три ящика, под
столом стояла плетеная корзина.
Я протянул руку к нижнему ящику слева.
Крамли покачал головой.
Я потянулся к нижнему ящику справа.
Крамли кивнул.
Я медленно выдвинул ящик.
Крамли вздохнул.
В ящике, в открытой коробке, лежала рукопись. На глаз в ней
было страниц сто пятьдесят — двести. Начиналась она с первой страницы,
титульного листа не было.
— И сколько же она лежит в ящике? — спросил
я. — Простите меня, конечно.
— Да ладно, — ответил Крамли. — Пять лет.
— А теперь вы ее закончите, — сказал я.
— Черта с два! С чего вдруг?
— Потому что я так сказал. Я знаю.
— Закройте ящик, — сказал Крамли.
— Не сейчас. — Я выдвинул стул, сел, вставил в
машинку лист желтой бумаги.
Напечатал три слова в одну строчку, сделал интервал и
напечатал еще три.
Крамли, косясь из-за моего плеча, тихо прочитал:
— «Смерть — дело одинокое». — Он перевел дыхание и
дочитал:
— «Автор — Элмо Крамли». — Ему пришлось прочитать
еще раз:
— «Автор Элмо Крамли». Господи помилуй!
— Ну вот. — Я положил свой титульный лист на его
ждущую, когда о ней вспомнят, рукопись и задвинул ящик. — Это вам подарок.
Для своей книги я найду другое название. Теперь уж вам придется завершить
роман.
Я вставил в машинку еще один лист и спросил:
— На какой странице закончилась ваша рукопись?
— На сто шестьдесят второй, — ответил Крамли.
Напечатав цифру 163, я оставил лист в машинке.
— Вот и все, — проговорил я. — Страница ждет,
завтра утром встанете, подойдете к машинке, никаких звонков по телефону,
никаких газет, не пойдете даже в ванную, а сядете и начнете печатать. И Элмо
Крамли обеспечит себе бессмертие.
— Наглец, — проговорил Крамли, но вполне спокойно.
