— Сколько раз переплывешь мой бассейн из конца в
конец? — Кивком она показала на большое изумрудное озеро за доходящими до
пола окнами.
— Двадцать.
— А я сорок пять. И каждому моему знакомому, прежде чем
я пущу его к себе в постель, приходится переплывать его сорок раз.
— А я, выходит, не выдержал экзамен.
— Констанция Реттиген, — представилась она,
схватив мою руку и крепко ее пожав.
— Знаю, — ответил я.
Она отступила на шаг и оглядела меня с головы До ног.
— Значит, это ты жуешь мятную жвачку и любишь
«Тоску», — сказала она.
— А вы, значит, говорили и со слепцом Генри, и с
Флорианной?
— Верно. Подожди здесь. Если я не окунусь на ночь, я
засну прямо при тебе.
Я не успел ответить, как она уже нырнула через окно,
переплыла бассейн и устремилась в океан. Первая же волна накрыла ее с головой,
и она исчезла из виду.
Я подумал, что, когда она вернется, ей не захочется вина. И
пошел на кухню — голландскую, белую, как сливки, голубую, как небо, полную
аромата готового кофе, возвещающего начало нового дня, — и обнаружил
булькающий кофейник с ситечком. Я взглянул на свои дешевые часы — почти час
ночи. Налил кофе для двоих, отнес его на веранду, выходящую на
изумрудно-голубой бассейн, и стал ждать.
— Да! — воскликнула Констанция, отряхиваясь
по-собачьи прямо на пол. Схватив чашку, она отпила кофе и, наверно, обожгла
губы. — Так начинается мой день, — сказала она, продолжая пить.
— Когда же вы ложитесь?
— Иногда на рассвете, как все вампиры. Не терплю
полдень.
— Откуда тогда у вас такой загар?
— Лампа солнечного света в подвальном этаже. Почему ты
так смотришь?
— Потому, — начал я, — потому, что вы совсем
не такая, какой я вас представлял. Я думал, вы похожи на Норму Десмонд
[86]
в том фильме, что сейчас вышел на экраны. Вы его видели?
— Я прожила его, черт побери! Половина фильма — про
меня, остальное — мура. Эта дуреха Норма хочет сделать себе новую карьеру. А я
почти всегда хочу только одного — забиться к себе в берлогу и не показываться.
Хватит с меня продюсеров, хватающих за коленки, директоров, норовящих завалить
тебя на матрас, зануд писателей и трусливых сценаристов. Не принимай на свой
счет. Ты ведь писатель?
— Да, черт возьми.
— В тебе что-то есть, малыш! Держись подальше от кино.
Они выжмут тебя как губку. О чем это я говорила? Ах да. Уже давно я отдала все
свои шикарные наряды на распродажу в Голливуд. Я бываю на премьерах, наверно,
раз в год, и то переодевшись кем-нибудь другим. Раз в два месяца завтракаю у
Сарди или в «Дерби» с кем-нибудь из старых приятелей, а потом опять скрываюсь в
своей норе. К Фанни заезжаю примерно раз в месяц, обычно в это время. Она такая
же полуночница, как твоя покорная слуга.
Констанция допила кофе и стала вытираться большим мягким
желтым полотенцем, оно прекрасно оттеняло ее загорелую кожу. Накинула его на
плечи и снова внимательно посмотрела на меня. Мне хватило времени как следует
рассмотреть эту женщину, которая была и не была Констанцией Реттиген, великой
королевой экрана времен моего детства. Тогда по полотну скользила
обольстительная коварная женщина, завлекавшая в свои сети мужчин, темноволосая,
восхитительно стройная. Сейчас передо мной была сожженная солнцем, обитающая в
песках пустыни мышь, быстрая, проворная, без возраста, вся — словно смесь
мускатного ореха, корицы и меда. Мы стояли с ней, обдуваемые ночным ветром, у
стен ее мечети возле средиземноморского бассейна. Я взглянул на этот дом и
подумал: «Ни радио, ни телевизора, ни газет». Констанция мгновенно прочитала
мои мысли.
— Верно! В гостиной только кинопроектор и кинопленки.
Время хорошо работает лишь в одном направлении — назад, в прошлое. Я управляю
прошлым. И, черт побери, знать не знаю, что делать с настоящим. А будущее? Ну
его к дьяволу! Я в него не собираюсь, знать его не хочу, и тебя возненавижу,
если будешь меня в него заманивать. Моя жизнь превосходна.
Я оглядел освещенные окна ее дома, представил себе комнаты
за ними, поглядел на оставленный возле мечети лимузин.
Она вдруг занервничала, сорвалась с места, убежала и
вернулась, неся с собой белое вино. Налила его в стаканы, приговаривая:
— Какого черта! Пей, я…
Она протянула мне стакан с вином, а я неожиданно для самого
себя рассмеялся. Меня словно прорвало. Я хохотал до колик.
— В чем дело? — удивилась она, только что не
отнимая у меня стакан. — Что смешного?
— Вы, — задыхаясь от смеха, прорычал я. —
Ведь это вы — и шофер, и горничная. Горничная, шофер — и все это вы!
Я показал на кухню, на лимузин, на нее. Констанция поняла,
что я ее разгадал, и, разделяя мое веселье, закинула голову и залилась звонким,
искренним смехом.
— Ну, малыш, попал в самую точку. Господи, а я-то
думала, что хорошо сыграла.
— Так и есть! — воскликнул я. — Вы
потрясающая! Но когда вы передавали мне вино, я заметил что-то знакомое в
движении вашей руки. Я же видел руки шофера на руле. И пальцы горничной,
державшие поднос. Констанция… То есть я хочу сказать, мисс Реттиген…
— Констанция…
— Вы могли бы продолжать этот маскарад еще
долго, — сказал я. — Вас выдало какое-то легкое движение.
Она убежала, тут же вернулась, игривая, как комнатная
собачка, на голове у нее красовалась шоферская фуражка, она ее сбросила, надела
наколку горничной, щеки порозовели, глаза сияли.
— Чью задницу хочешь ущипнуть? Шофера? Или горничной?
— У всех троих задницы что надо! Она снова наполнила
мой стакан, отбросила в сторону и фуражку, и наколку и сказала:
— Это единственное мое развлечение. Уже много лет нет
никакой работы, вот я и придумываю ее для себя сама. Инкогнито разъезжаю по
ночам по городу. Вечерами делаю покупки, одетая как служанка. Сама управляюсь с
проекционным оборудованием, сама мою лимузин. А еще я неплохая куртизанка, если
тебе куртизанки по душе. В двадцать третьем году я зарабатывала по пятьдесят
баксов за ночь, приличные «бабки», тогда ведь доллар был долларом, и за два
бакса можно было пообедать.
Мы перестали хохотать, вернулись в дом и опустились на
подушки.
— Зачем все эти тайны? Зачем ночные прогулки? —
спросил я. — А днем вы когда-нибудь выходите?
