Чаще всего я видел его по воскресеньям на Мускульном берегу:
он неподвижно подпирал свой велосипед, в то время как вокруг демонстрировались
ходуном ходящие дельтовидные мышцы и раскатывался громогласный мужественный
смех. Хопвуд красовался на пирсе Санта-Моники с видом генерала Роммеля в
последние дни отступления из Эль Аламейна
[100]
, его удручало
обилие песка, но зато радовало глаз обилие молодых тел.
Он казался таким далеким от всех нас, когда, погруженный в
свои германо-англо-байронические грезы, скользил мимо на велосипеде.
Мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь я стану
свидетелем того, как он припарковывает свой «ралей» возле круглосуточно
открытого, облюбованного летучими мышами обиталища предсказателя по картам таро
А. Л. Чужака.
Однако он таки там припарковался и замешкался у дверей.
"Не входи! — подумал я. — К А. Л. Чужаку
заходят лишь те, кому нужно раздобыть кольца с ядом, которые так любили Медичи
[101]
, или телефонные номера кладбищенских склепов".
Но Эрвина Роммеля это не пугало.
А равно не пугало ни Хищника, ни Калигулу.
Чужак притягивал их.
И все трое послушно вошли.
К тому времени как туда подоспел я, дверь уже оказалась
закрытой. На ней я впервые заметил список, хотя он, наверно, выцветал тут
годами и уже пожелтел, — список, напечатанный на машинке с бледной лентой,
в котором перечислялись все те, кто проникал в эти врата, дабы психоанализ
вернул им здоровье.
X. Б. Уорнер
[102]
, Уорнер Улэнд
[103]
, Уорнер Бакстер
[104]
, Конрад Нагель
[105]
, Вилма Бэнки
[106]
, Джон Барримор
[107]
, Клара Боу
[108]
.
Прямо-таки «Указатель актеров» за двадцать девятый год.
Но значилась здесь и Констанция Реттиген.
Во что я не поверил.
И Джон Уилкс Хопвуд.
В это мне пришлось поверить.
Ибо я увидел, как за пыльным, полузанавешенным от любопытных
взглядов окном на рваной кушетке, из расползавшихся швов которой с безумным
неистовством торчала набивка, кто-то лежит. Этот кто-то был в коричневом
твидовом костюме. Он лежал, закрыв глаза, и, как видно, повторял про себя
реплики из последнего акта пересмотренного и заново отредактированного «Гамлета».
«Иисус среди лилий! — как сказал бы Крамли. —
Христос по дороге к кресту!»
В эту минуту сработала актерская интуиция, и Хопвуд,
сосредоточенно творящий про себя свои молитвы, вдруг открыл глаза.
Он быстро повернул голову, перевел взгляд в окно и увидел
меня.
Увидел меня и А. Л. Чужак, сидевший у кушетки спиной к окну
с блокнотом и карандашом в руках.
Я отшатнулся, тихонько выругался и поспешил прочь.
В полном замешательстве я быстро прошел весь разрушенный
пирс и купил себе шесть плиток шоколада «Нестле», две шоколадки «Кларк» и два
шоколадных батончика, чтобы подкрепиться на ходу. Когда я очень счастлив, или
очень огорчен, или смущен, я всегда набиваю рот сладостями и бросаю обертки где
попало.
Здесь-то, на конце пирса, в золотистом предвечернем освещении
меня и настиг Калигула-Роммель. Рабочие, разрушающие пирс, ушли. Стояла полная
тишина.
Я услышал, как его велосипед шуршит у меня за спиной. Сперва
Хопвуд молчал. Он шествовал, крепко прижав к себе своего «ралея», словно
женщину — насекомое. Потом остановился на том месте, где я всегда его видел, и
застыл, будто статуя Рихарда Вагнера
[109]
, который старается
различить в шуме прилива, набегающего на песок, звуки одного из своих мощных
хоров.
Какие-то молодые люди внизу все еще играли в волейбол.
Гулкие удары по мячу и смех, похожий на ружейные залпы, подводили итог дню. За
ними два рекордсмена по поднятию тяжестей вздымали в небо свои миры, надеясь
внушить сидящим неподалеку молодым женщинам, что судьба, которая хуже смерти,
на самом деле вовсе не так плоха и ее радости можно вкусить в комнатах,
расположенных над сосисочной, как раз напротив пляжа.
Джон Уилкс Хопвуд, не глядя в мою сторону, наблюдал за этой
сценой. Он брал меня измором, я ждал, потел, но не поддавался его вызову, не
уходил. Ведь всего полчаса назад я без спросу сунул нос в его жизнь. Теперь
надо платить.
— Вы меня преследуете? — в конце концов не
выдержал я и тут же понял, что свалял дурака.
Хопвуд расхохотался своим знаменитым безумным хохотом,
который он всегда приберегал к концу акта.
— Дорогой мой, вы слишком молоды, таких, как вы, я
швыряю в море.
«Ну и ну, — подумал я, — что же на это ответить?»
Напрягая мышцы, Хопвуд откинул голову, обратив свой орлиный
профиль к пирсу Санта-Моники, видневшемуся примерно в миле к северу от нас.
— А вот если вы решите когда-нибудь преследовать
меня, — улыбнулся он, -то я живу там, над каруселью с лошадками.
Я повернулся к Санта-Монике. Там, на еще живом пирсе,
крутилась карусель, как крутилась под скрипучую музыку каллиопы с тех пор, как
я был ребенком. А над бойко скачущими лошадками размещались «Карусельные
апартаменты» — этакие орлиные гнезда для отставных немецких генералов,
несостоявшихся актеров и утомленных жизнью романтиков. Я слышал, что там
селились большие, но малоиздающиеся поэты. А также писатели великого ума, но
обойденные рецензентами. А также художники, языки у которых были хорошо подвешены,
но картины не вывешивались нигде. А также известные кинозвезды, подвизавшиеся
раньше на ролях куртизанок, а теперь промышлявшие проституцией среди продавцов
спагетти. Старые английские матроны, когда-то обитавшие в Брайтоне и вздыхающие
по Утесам, жили здесь, окруженные салфеточками и раскормленными китайскими
мопсами.
