С довольным видом Крамли сел и налил еще кофе.
— Вы когда-нибудь задумывались, почему на кладбищах нет
сортиров? — спросил он. У меня отпала челюсть.
— Верно! Никогда не замечал! К чему покойникам уборные?
Если только… Если только вы не пишете рассказ в стиле Эдгара По о трупе,
который проснулся в полдень и захотел облегчиться.
— Загорелись накропать такой рассказик? Надо же! Теперь
я раздаю идеи!
— Крамли!
— Начинается, — вздохнул он, отодвигая стул.
— Вы верите в гипноз? В регрессию сознания?
— Да вы уже и так регрессировали дальше некуда!
— Послушайте! — выпалил я. — Я же так
рехнусь! Загипнотизируйте меня. Верните назад, запихните меня туда.
— Святой Моисей! — Крамли вскочил, допил кофе и
выхватил из холодильника пиво. — Куда же вас запихать-то? В психушку?
— Крамли, я ведь столкнулся с убийцей! И хочу снова с
ним встретиться Тогда я не обратил на него внимания, он же был пьян. Он ехал со
мной в последнем трамвае в тот вечер, когда я нашел мертвеца в львиной клетке.
Стоял в трамвае позади меня.
— Это все равно ничего не доказывает.
— То, что он бормотал, может послужить доказательством.
Но я не могу вспомнить что Если бы вам удалось вернуть меня назад, чтобы я
опять оказался в ливень в этом трамвае и опять услышал его голос, я смог бы
теперь узнать его, и убийства прекратились бы. Разве вы этого не хотите?
— Факт, хочу. Значит, я вас вот так заворожу, вы
проблеете мне, что вы узнали, а я тут же пойду и арестую убийцу — так, что ли?
«Пошли, — скажу, — нехороший вы человек! Мой друг-писатель под
гипнозом узнал ваш голос, и больше никаких доказательств не требуется. Вот
наручники, давайте-ка их защелкнем!»
— Пошли вы к черту! — Я вскочил и со стуком
поставил на стол чашку. — Я сам себя загипнотизирую. В конце концов, не
так уж это трудно! Самовнушение, и все! Я и так все время сам себя убеждаю.
— Перестаньте. Вы же не знаете, как это делается. Вы не
тренировались. Сядьте, ради Бога! Найду я вам хорошего гипнотизера. Да! —
Крамли как-то странно рассмеялся. — Может, обратитесь к А. Л. Чужаку? Он
же практикующий гипнотизер.
— Господи! — содрогнулся я. — Даже не шутите
так. Он задушит меня Шопенгауэром, Ницше, «Анатомией меланхолии» Бартона, и я
уже никогда не оживу. Нет, Элмо, это должны сделать вы.
— Я должен выставить вас отсюда и лечь в постель.
Он ласково подтолкнул меня к двери. И настоял, что отвезет
домой. По дороге, глядя прямо вперед, в непроглядное будущее, он сказал:
— Не тревожьтесь. Больше ничего такого не случится,
малыш.
* * *
Но он ошибся.
Конечно, это обнаружилось не сразу.
Я проснулся в шесть утра, вообразив, что снова услышал
стрельбу.
Но то просто разрушали пирс: рабочие, как зубные врачи,
силились вырвать этот громадный зуб.
«Интересно, — подумал я, — почему разрушители
берутся за разрушение в такой ранний час? А что это за ружейные выстрелы?
Может, это они так хохочут?»
Я принял душ и выскочил из дому, как раз навстречу стене тумана,
которая надвигалась из Японии.
Старики с трамвайной остановки уже были на берегу, опередив
меня. Я не видел их с того самого дня, как пропал их друг — мистер Смит,
нацарапавший на стене в спальне свою фамилию.
Я смотрел, как они наблюдают за гибелью пирса, и чувствовал,
что у них внутри тоже рушатся все основы. Они не двигались, только челюсти
ходили ходуном, будто они вот-вот сплюнут жеваный табак. Опущенные вдоль тела
руки вздрагивали. Я знал, что и они знают: разрушат пирс — и тут же загрохочут
машины, кладущие асфальт, зальют гудроном трамвайные рельсы, заколотят кассу,
где продают трамвайные билеты, выметут остатки билетных конфетти. Будь я на их
месте, я сегодня же отправился бы в Аризону или куда-нибудь еще, где светит
солнце. Но я был на своем месте и на полвека моложе, мои суставы еще не
заржавели, а кости не скрипели всякий раз, когда огромные машины наносили
сокрушительный удар по пирсу, оставляя после себя пустоту.
Я подошел к старикам и встал между двумя из них, мне
хотелось сказать им что-то значительное.
Но я просто глубоко вздохнул.
Этот язык они понимали хорошо.
Услышав мой вздох, они долго ждали.
А потом закивали головами.
* * *
— Так! В хорошенькое дельце ты меня опять втравил!
Мой голос, летящий по проводам в Мехико-Сити, был голосом Оливера
Харди
[123]
.
— Олли! — воскликнула Пег голосом Стэна
Лоурела. — Скорей лети сюда! Спаси меня от мумий в Гуанохуато!
Стэн и Олли. Олли и Стэн. С самого начала мы с Пег называли
наш роман «Романом Лоурела и Харди», потому что с детства были в них влюблены и
здорово навострились подражать их голосам.
— Почему ты ничего не делаешь, чтобы помочь мне? —
закричал я, подражая мистеру Харди. А Пег в роли Лоурела запищала в ответ:
— Ох, Олли…, ну, словом… Кажется…, я… И вслед за этим
наступила тишина. Мы только вздыхали с отчаянием, и наши вздохи, наша жажда встречи,
наша любовная печаль проносились в Мехико и обратно. Миля за милей и доллар за
долларом, а доллары-то платила Пег.
— Нет, Стэн, тебе это не по карману, — вздохнул я
наконец, — и у меня уже начинает побаливать там, куда аспирин не попадает.
Стэн, милый мой Стэнли, пока!
— Олли! — всхлипнула Пег. — Дорогой мой Олли.
Пока!
* * *
Как я уже сказал…
Крамли ошибся.
Ровно в одну минуту двенадцатого я услышал, как у моего дома
затормозил похоронный автомобиль.
Я не спал и по мягкому шороху, с каким машина остановилась у
дверей, понял, что это лимузин Констанции Реттиген — он тихонько жужжал,
ожидая, когда я отзовусь.
Не задавая ни Богу, ни кому другому никаких вопросов, я
вскочил и машинально оделся, не замечая, что натягиваю на себя. Тем не менее я
почему-то надел темные брюки, черную рубашку и старую синюю куртку. Только в
Китае ходят на похороны в белом.
Целую минуту я стоял, сжимая ручку двери, — не мог
собраться с духом, чтобы повернуть ее и выйти из дому. Подойдя к лимузину, я
сел не на заднее сиденье, а на переднее, рядом с Констанцией, которая, не
поворачивая головы, смотрела прямо перед собой на белые и холодные волны
прибоя.
