Ужасно тяжело было оставлять ее там одну на ночь. Но полиция
не разрешила мне побыть с ней, ведь в конце концов случай был самый обычный —
естественная смерть.
Пока я спускался по лестнице, минуя этаж за этажом, двери
одна за другой закрывались, гас свет, и я вспомнил вечера в конце войны, когда
последние из пляшущих конгу, выбившись из сил, расходились по своим комнатам
или разбредались по улицам, а я в одиночку поднимался на Банкер Хилл, а потом
спускался к вокзалу, откуда меня уносил домой грохочущий трамвай.
Выйдя на улицу, я увидел, что Констанция Реттиген свернулась
на заднем сиденье своего лимузина и тихо лежит, глядя в никуда. Услышав, что я
открываю заднюю дверцу, она сказала:
— Садись за руль.
Я уселся на переднее сиденье.
— Отвези меня домой, — тихо попросила Констанция.
Несколько минут я набирался храбрости, но в конце концов
признался:
— Не могу.
— Почему?
— Не умею водить машину.
— Что?
— Никогда этому не учился. К чему мне? — Язык,
тяжелый как свинец, с трудом меня слушался. — Разве писатели могут
позволить себе иметь машину?
— Господи помилуй! — Констанция ухитрилась
выпрямиться и вылезла из машины. Она двигалась неуклюже, как с похмелья.
Медленно, ничего не видя, покачиваясь, обошла лимузин и махнула мне:
— Подвинься!
Кое-как она завела машину. На этот раз мы ехали со скоростью
десять миль в час, как будто нас окружал густой туман, в котором и на десять
шагов уже ничего не видно.
Мы доехали до гостиницы «Амбассадор». Констанция повернула
ко входу, и мы остановились, как раз когда расходились последние участники
субботней вечеринки в смешных шляпах, с воздушными шариками в руках. В «Кокосовой
роще» над нами гасли огни. Я видел, как, подхватив инструменты, спешат домой
музыканты.
Констанцию знали все. Мы расписались в книге, и нам отвели
бунгало в нескольких минутах ходьбы от гостиницы. Багажа у нас не было, но это,
по-видимому, никого не волновало. Посыльный, провожавший нас в бунгало, смотрел
на Констанцию так, будто считал, что ее нужно нести на руках. Когда мы вошли в
комнату, Констанция спросила его:
— Как насчет того, чтобы за пятьдесят долларов найти
ключ и отпереть бассейн, который за гостиницей? Мы хотели бы поплавать.
— Ключ-то, если хорошенько постараться, найти
можно, — сказал посыльный. — Но купаться среди ночи…
— Я всегда купаюсь в это время, — объяснила
Констанция.
Через пять минут в бассейне вспыхнули огни, и я, усевшись там,
наблюдал, как Констанция ныряет и плавает: она сделала двадцать кругов, иногда
проплывая под водой, из одного конца бассейна в другой, даже не высовываясь,
чтобы набрать воздуха.
Раскрасневшаяся, она вылезла через десять минут, и я закутал
ее в большое полотенце и не разомкнул руки.
— Когда же вы будете плакать? — решился спросить
я.
— Черт возьми! Этим я сейчас и занималась, —
ответила она. — Если под боком нет океана, сойдет и бассейн. Если нет
бассейна, включи душ. Тогда можешь кричать, выть и рыдать сколько тебе влезет,
и никто об этом не узнает, никто не услышит. Когда-нибудь этим пользовался?
— Никогда. — Я с благоговением посмотрел на нее. В
четыре утра Констанция застала меня в ванной, я стоял и смотрел на душ.
— Давай! — ласково сказала она. — Запусти
его! Попробуй!
Я встал под душ и пустил воду, открыв кран до предела.
* * *
В одиннадцать утра, возвращаясь, мы проехали через Венецию,
поглядели на каналы, затянутые тонкой зеленой ряской, миновали полуразрушенный
пирс, понаблюдали, как взмывают вверх, в туман, чайки. Солнце так и не вышло, а
прибой был чуть слышен, словно приглушенный гул черных барабанов.
— К черту все это! — выдохнула Констанция. —
Бросай монету! Орел — едем на север, в Санта-Барбару, решка — на юг, в Тихуану.
— Нет у меня даже мелочи, — ответил я.
— Господи! — Констанция порылась в кошельке,
вынула монету в двадцать пять центов и подбросила в воздух.
— Решка.
К полудню мы приехали в Лагуну, благо дорожный патруль нас
почему-то не задержал. Мы сидели в открытом кафе, расположенном на скале над
берегом, и пили двойной коктейль «Маргарита».
— Ты видел фильм «Сейчас, путешественник!»?
— Десять раз, — ответил я.
— Так в этом фильме, в первой части, здесь завтракали
влюбленные Бетт Дэвис
[124]
и Пол Хендрид
[125]
.
Они сидели там, где мы сейчас сидим. В начале сороковых тут всегда шли натурные
съемки. Стул, на котором ты сидишь, до сих пор хранит отпечаток задницы
Хендрида.
В три мы были в Сан-Диего и ровно в четыре остановились
перед ареной, где происходили бои быков.
— Ну как, выдержишь? — спросила Констанция.
— Попробую, — сказал я.
Мы высидели до третьего быка, вышли в предвечерние сумерки,
выпили еще две «Маргариты» и, перед тем как двинуться на север, съели плотный
мексиканский обед. Потом выехали на остров и наблюдали закат, сидя у «Отеля
дель Коронадо». Мы ни о чем не говорили, просто смотрели, как солнце,
опускаясь, окрашивает в розовый цвет старые викторианские башни и
свежеокрашенную белую обшивку отеля.
По дороге домой мы купались в прибое, молчали, иногда
держались за руки.
В полночь мы остановились перед джунглями, где жил Крамли.
— Женись на мне, — сказала Констанция.
— Непременно, в следующей жизни, — ответил я.
— Что ж! И это неплохо! До завтра!
Когда она уехала, я пошел через заросли по тропинке к дому.
— Где вы пропадали? — спросил стоявший в дверях
Крамли.
* * *
— Дядюшка Уиггли
[126]
говорит:
«Отпрыгни на три шага».
— А Скизикс и Зимолюбка
[127]
говорят:
«Входи!» — сказал Крамли.
