В руке у меня очутилось что-то холодное — пиво.
— Да! — вздохнул Крамли. — На вас смотреть
страшно. Бедняга.
И он обнял меня. Никогда бы не подумал, что Крамли способен
кого-то обнять, даже женщину.
— Осторожно! — воскликнул я. — Я сделан из
стекла!
— Я узнал сегодня утром, в Центральном отделении.
Приятель сказал. Я вам сочувствую, малыш. Знаю, что вы были большими друзьями.
Ваш список при вас?
Мы вышли в джунгли, где раздавалось только стрекотание
сверчков да доносились откуда-то из глубин дома жалобы Сеговии, тоскующей по
каким-то давно прошедшим дням, когда солнце в Севилье не заходило сорок восемь
часов.
Я нашел в кармане свой несчастный измятый список и протянул
его Крамли.
— С чего это вы им заинтересовались?
— Да так, ни с того ни с сего, — ответил
Крамли. — Просто вы разожгли мое любопытство. Он сел и начал читать.
Старик в львиной клетке. Убит, оружие неизвестно.
Леди, торговавшая канарейками. Напугана.
Пьетро Массинелло. В тюрьме.
Джимми. Утонул в ванне.
Сэм. Умер. Кто-то опоил его спиртным.
Фанни.
И недавняя приписка:
Задохнулась.
Другие возможные жертвы:
Генри — слепой
Энни Оукли — хозяйка тира
А. Л. Чужак — психиатр-мошенник
Джон Уилкс Хопвуд
Констанция Реттиген
Мистер Формтень
Приписка: нет, его надо вычеркнуть
Я сам.
Крамли повертел список в руках, всмотрелся в него еще раз,
перечитал фамилии.
— Да, друг! Настоящий зверинец. А я-то почему сюда не
попал?
— Потому что все перечисленные здесь чем-то пришиблены.
А вы? Вас не пришибешь. У вас собственный стартер.
— Это только с тех пор, как мы встретились,
малыш. — Крамли осекся и покраснел. — А себя-то вы почему сюда
вписали?
— Потому что я до смерти напуган.
— Понятно, но у вас тоже есть собственный стартер, и
работает он безотказно. Так что, следуя вашей логике, вам бояться нечего. А вот
что делать с остальными? Они так торопятся убежать от всего, что, того и гляди,
сорвутся с утеса.
Крамли снова повертел список, не глядя на меня, и начал
читать фамилии вслух.
Я остановил его:
— Ну так как?
— Что «ну так как»?
— Больше ждать нельзя, — сказал я. —
Приступайте к гипнозу, Крамли. Ради всего святого, верните меня в тот вечер.
* * *
— Господи помилуй! — проговорил Крамли.
— Вы должны проделать это не откладывая. Сегодня же.
Обязаны.
— Господи! Ну хорошо, хорошо. Садитесь. Даже лучше —
ложитесь. Выключить свет? Боже, дайте я выпью чего-нибудь покрепче Я сбегал за
стульями и поставил их в ряд друг за другом.
— Вот это вагон в том ночном трамвае, — пояснил
я. — Я сидел здесь. Сядьте позади меня. Я сбегал на кухню и принес Крамли
виски.
— Надо, чтобы от вас пахло так же, как от него.
— Вот за этот штрих огромное спасибо. — Крамли
опрокинул виски в рот и закрыл глаза. — Ничем глупее в жизни не занимался.
— Замолчите и пейте.
Он опрокинул вторую порцию. Я сел. Потом, подумав, вскочил и
поставил пластинку с записью африканской бури. На дом сразу обрушился ливень,
он бушевал и за стенками большого красного трамвая. Я притушил свет.
— Ну вот, отлично.
— Заткнитесь и закройте ваши гляделки, — сказал
Крамли. — Боже! Не представляю, с чего начинать?
— Ш-ш-ш. Как можно мягче.
— Ш-ш-ш, тихо. Все хорошо, малыш. Засыпайте.
Я внимательно слушал.
— Едем тихо, — гудел Крамли, сидя за моей спиной в
вагоне трамвая, едущего ночью под дождем. — Спокойствие. Тишина. Расслабьтесь.
Легче. Поворачиваем мягко. Дождь стучит тихо.
Он начинал входить в ритм, и, судя по голосу, ему это
нравилось.
— Тихо Мягко. Спокойно. Поздно. Далеко за полночь.
Дождь каплет, тихий дождь, — шептал Крамли. — Где вы сейчас, малыш?
— Сплю, — сонно пробормотал я.
— Спите и едете. Едете и спите, — гудел он. —
Вы в трамвае?
— В трамвае, — пробормотал я. — А дождь
поливает. Ночь — Так, так. Сидите в вагоне. Едем дальше. Прямо через
Калвер-Сити, мимо студии. Поздно, уже поздно, в трамвае никого, только вы и
кто-то еще.
— Кто-то, — прошептал я.
— Кто-то пьяный.
— Пьяный, — повторил я.
— Шатается, шатается, болтает-болтает. Бормоток,
шепоток, слышите его, сынок?
— Слышу шепот, бормотание, болтовню, — проговорил
я.
И трамвай поехал дальше, сквозь ночь, сквозь мрак и
непогоду, а я сидел в нем послушный, основательно усыпленный, но весь — слух,
весь — ожидание, покачивался из стороны в сторону, голова опущена, руки, как
неживые, на коленях.
— Слышите его голос, сынок?
— Слышу.
— Чувствуете, как от него пахнет?
— Чувствую.
— Дождь усилился?
— Усилился.
— Темно?
— Темно.
— Вы в трамвае, все равно как под водой, такой сильный
дождь, а сзади вас кто-то раскачивается, стонет, шепчет, бормочет…
— Ддд…, ааа…
— Слышно вам, что он говорит?
— Почти.
— Глубже, тише, легче, несемся, трясемся, катимся.
Слышите его голос?
— Да.
— Что он говорит?
— Он…
— Спим, спим, крепко, глубоко. Слушайте. Он обдавал мой
затылок дыханием, теплым от виски.
— Ну что? Что?
— Он говорит…
В голове у меня раздался скрежет, трамвай сделал поворот. Из
проводов полетели искры. Ударил гром.
— Ха! — заорал я. — Ха! — И еще раз:
