— Кто-то ждал ее на берегу.
— Докажите!
Мы прошли вдоль цепочки следов Констанции, они обрывались в
прибое.
— Он стоял вот здесь, — показал я. — Два
вечера подряд. Я его видел.
— Прекрасно. По щиколотку в воде. Так что следов убийцы
не имеется. Что еще можете показать, сынок?
— Час назад кто-то позвонил мне, разбудил, велел идти
на берег. Он знал, что дом Констанции пуст или скоро будет пуст.
— Оповестили по телефону? Час от часу не легче. Теперь
уж вы сами стоите по щиколотку в воде. И следов никаких. Это все?
Наверно, я покраснел. Ведь Крамли понял, что я привираю. Мне
не хотелось рассказывать, что я не подходил к телефону, а, почуяв недоброе,
сразу бросился на берег.
— Ну что ж, писака, по крайней мере, вы цельная натура
— Крамли посмотрел на белые волны, причесывающие песок, перевел взгляд на
следы, потом на дом — белый, холодный и пустой среди ночи. — Вы хоть
понимаете, что значит «цельная»? От слова «целый», «целое число». То есть,
чтобы его получить, надо все части объединить в одно целое. Ничего общего с
нравственными достоинствами это не имеет. Гитлер, например, был цельной натурой
— ноль плюс ноль плюс ноль — в сумме имеем ноль. Так и у вас — телефонные
звонки, следы под водой, неясные намеки и дурацкая уверенность в людях.
Эти ночные тревоги начинают действовать мне на нервы. Итак,
в итоге — все?
— Нет, черт побери! Я подозреваю определенного
человека. Констанция его узнала. Я тоже. Я ходил к нему. Выясните, где он был
сегодня вечером, — и убийца у вас в руках! А вы…
Голос перестал меня слушаться. Пришлось снять очки и стереть
со стекол маленькие соленые капли, а то я ничего не видел.
Крамли потрепал меня по щеке:
— Ну не надо, не надо! Откуда вы знаете, может, этот
парень, кто бы он там ни был, увлек ее за собой в воду…
— И утопил!
— Да нет! Они поплавали, мило беседуя, проплыли сто
ярдов, вышли и отправились к нему. Кто знает, может, она прибредет домой на
рассвете, со странной улыбкой на губах.
— Нет, — ответил я.
— Я что, оскверняю таинственный романтический образ?
— Не в этом дело.
Но Крамли мог заметить, что я не слишком уверен.
Он взял меня за локоть.
— Чего вы не договариваете?
— Констанция сказала, что недалеко отсюда, где-то на
берегу, у нее есть бунгало.
— Ну так, может, она туда и поехала. Если то, что вы
рассказываете, правда, она могла запаниковать, вот и решила подстраховаться.
— Но ее лимузин здесь.
— Ну, знаете, кое-кто и пешком ходит. Вы, например.
Леди могла с милю пройти по воде вдоль берега на юг и оставить нас в дураках.
Я посмотрел на юг, словно мог различить на берегу сбежавшую
леди.
— Дело в том, — продолжал Крамли, — что пока
нам не на что опереться. Пустой дом. Звучат старые пластинки. Записок о
самоубийстве нет. Нет и следов насилия. Придется ждать, когда она вернется.
Даже если не вернется, у нас все равно нет оснований открывать дело. Нет corpus
delicti
[138]
. Спорим на ведро пива, что она…
— Пойдемте завтра со мной в комнаты над каруселями.
Когда вы увидите лицо этого человека…
— Черт, вы имеете в виду того, о ком я думаю? Я кивнул.
— Этого педика? — сказал Крамли. — Этого
цирлих-манирлих?
Вдруг рядом в море раздался громкий вопль. Мы оба так и
подскочили.
— Господи помилуй, что это? — воскликнул Крамли,
вглядываясь в ночной океан.
«Констанция, — решил я. — Она возвращается». Я
тоже стал всматриваться в темноту, но потом понял.
— Это тюлени. Иногда они приплывают сюда поиграть.
Послышались еще всплески и плюханье — какой-то морской
житель уплывал в темноте в океан.
— Черт! — выругался Крамли.
— Кинопроектор в гостиной еще работает, — сказал
я. — Патефон играет. В плите на кухне что-то печется. Свет горит во всех
комнатах.
— Пойдемте выключим все и потушим, пока этот замок не
сгорел к чертовой матери!
И мы снова пошли вдоль цепочки следов Констанции Реттиген к
ее сияющей ослепительным светом крепости.
— Эй! — прошептал Крамли. Он смотрел на
восток. — А это еще что?
На горизонте протянулась узкая полоска холодного света.
— Это рассвет, — сказал я. — Я уж боялся, он
никогда не наступит.
* * *
На рассвете задул ветер, он занес песком следы Констанции
Реттиген.
А на берегу показался мистер Формтень: он шел, оглядываясь
через плечо, и нес в обеих руках коробки с пленками. В эту самую минуту вдали
позади него огромные чудища со стальными зубами, вызванные из морских пучин
застройщиками-спекулянтами, разбивали в щепки его кинотеатр.
Увидев нас с Крамли на пороге дома Констанции Реттиген,
мистер Формтень прищурился, всматриваясь в наши физиономии, потом перевел
взгляд на песок и на океан. Нам не пришлось ничего объяснять ему. Он понял все
по нашим бледным лицам.
— Она вернется, — твердил он. — Увидите,
вернется. Констанция никуда не денется. Господи, с кем же я теперь буду
смотреть свои фильмы? Нет, она вернется, увидите. — Глаза у него
наполнились слезами.
Мы оставили его охранять опустевший форт и поехали ко мне.
По дороге лейтенант-детектив Крамли разбушевался и произнес обличительную речь,
оперируя крепкими выражениями вроде «чертова кукла», «бешеная корова»,
«бесовское отродье» и «дерьмо собачье», и напрочь отверг мое предложение
прокатиться на этой паршивой карусели и задать несколько вопросов фельдмаршалу
Эрвину Роммелю или его прелестному, облаченному в розовые лепестки напарнику
Нижинскому
[139]
.
— Дня через два, может, и навестим его. Если эта
сумасшедшая старуха не приплывет обратно из Каталины. Вот тогда я начну
задавать вопросы. А сейчас-то чего? Не буду я копаться в лошадином дерьме,
чтобы найти лошадь.
— Вы сердитесь на меня? — спросил я.
— Сержусь — не сержусь, какая разница? Чего мне
сердиться? Просто вы мне все мозги наизнанку вывернули, а сердиться мне ни к
чему. Вот вам доллар, купите себе билет и можете десять раз поучаствовать в
этих скачках вокруг каллиопы.
