Я взглянул на пьяного хозяина, сидевшего в кассе, как в
гробу, содрогнулся и при полном отсутствии какой-либо музыки поспешил убраться
восвояси.
* * *
Чудо случилось сразу после ланча.
Из журнала «Американ Меркурий» пришло заказное письмо, в
котором спрашивали, соглашусь ли я продать им один из моих рассказов, если они
пришлют мне чек на триста долларов?
— Соглашусь ли? — взревел я. — Господи
помилуй! Да они спятили?
Я высунулся на пустую улицу и заорал, обращаясь к домам, к
небу, к берегу.
— Мой рассказ купил «Американ Меркурий»! За триста
баксов! Теперь я богач!
Я перебежал дорогу, чтобы показать письмо ярким стеклянным
глазкам в маленьком окошке напротив.
— Смотрите! — кричал я. — Как вам это
нравится? Смотрите!
— Я богач! — бормотал я, пока, задыхаясь, бежал к
винному магазину, чтобы сунуть письмо под нос хозяину.
«Смотрите!» Я вертел письмом над головой в трамвайной кассе.
«Хей!» — и вдруг застыл как вкопанный. Оказалось, я успел
добежать до банка, воображая, будто чек уже у меня в кармане, и готов был
положить на счет это всполошившее меня письмо.
А дома я неожиданно вспомнил тот страшный сон.
Чудовище, которое явилось, чтобы схватить и съесть меня.
Идиот! Дурак! Разве можно было кричать «хороший рис», надо
было кричать «плохой»!
В эту ночь, впервые за долгое время, дождь не смочил коврик
у моей двери, никто ко мне не приходил, и на рассвете на тротуаре возле дома не
оказалось водорослей.
Видимо, моя открытость, мои истошные вопли спугнули того,
кто ко мне наведывался.
«Все страньше и страньше»
[140]
, —
подумал я.
* * *
Похорон на следующий день не было, ведь не было покойной,
состоялась только панихида по Констанции Реттиген, организованная, видимо,
фанатами, гоняющимися за автографами и фотографиями артистов, — их
крысиная шайка вместе с толпой киностатистов перемешивала ногами песок перед
арабским фортом Констанции Реттиген.
Я стоял в отдалении от этой толчеи и наблюдал, как несколько
престарелых спасателей, обливаясь потом, протащили по пляжу переносной орган и
установили его, забыв принести стул для леди, которая играла на нем, играла
плохо, да еще и стоя. На ее лбу блестели соленые капли, она дергала головой,
управляя траурным хором, чайки слетались посмотреть, что происходит, и, поняв,
что кормом не пахнет, взмывали вверх, а какой-то подставной священник тявкал и
лаял, словно пудель, так что перепуганные птички-песочники разбегались в разные
стороны, а крабы поглубже прятались в песок, я же скрипел зубами, не зная,
орать мне от ярости или залиться демоническим смехом, наблюдая, как с ночного
экрана мистера Формтеня, а может быть, из полночной глубины под пирсом одна за
другой появляются какие-то гротескные фигуры, ковыляют к волнам прибоя и кидают
в них привядшие цветочные гирлянды.
«Черт тебя побери, Констанция! — думал я. —
Приплыла бы ты сейчас! Прекратила бы это идиотское шоу!»
Но мои заклинания не действовали. Единственное, что
приплыло, так это цветочные гирлянды, которые не пожелал принять прилив.
Кое-кто пытался забросить их обратно в море, но проклятые гирлянды упорно
возвращались обратно, и к тому же начался дождь. Все стали лихорадочно искать
газеты, чтобы прикрыть головы, а спасатели, ворча, поволокли несчастный орган
по песку обратно, и на берегу под дождем остался один я. Я накрылся газетой, и
у меня над глазами повис вверх ногами заголовок:
«ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПРОСЛАВЛЕННОЙ ЗВЕЗДЫ НЕМОГО КИНО».
Подойдя к морю, я начал ногами запихивать гирлянды в воду.
На этот раз они там и остались. А я разделся до трусов, схватил в охапку цветы
и отплыл с ними насколько сил хватило, потом выпустил их и повернул назад.
На обратном пути я запутался ногами в одной из гирлянд и
чуть не утонул.
— Крамли! — прошептал я.
И сам не понял, что это было — мольба или проклятие.
* * *
Крамли открыл дверь. Его лицо блестело и сияло, но явно не
от пива. Видно, что-то случилось.
— Привет! — воскликнул он. — Где вы
пропадали? Я вам с утра названиваю. Боже! Проходите-ка и посмотрите, что
натворил этот старик!
Он торопливо прошел в свой кабинет и драматическим жестом
указал на стол, где лежала довольно внушительная стопка густо исписанных
листов.
Я присвистнул:
— Вот это да, С. В. С. «Сукин вы сын.»!
— Точно, подходящие для меня инициалы:
С. С. Крамли. Крамли С. С. Твою мать! Он выхватил лист из
машинки.
— Хотите прочесть?
— Зачем? — рассмеялся я. — Ведь получилось
отлично, верно?
— Вдруг как поперло! — рассмеялся он в
ответ. — Будто плотину прорвало!
Я сидел и от полноты чувств фыркал, глядя на его сияющее как
солнце лицо.
— И когда же это случилось?
— Две ночи назад! Как-то в полночь. В позапрошлую ночь,
что ли? Ну не помню когда. Я себе лежал, зубы сосал, глядя в потолок, не читал,
радио не слушал, даже пива не пил. На улице ветер выл, гнулись деревья, и вдруг
у меня в башке заплясали всякие треклятые идеи, как угри на сковородке! Я, к
черту, вскочил, ринулся сюда и как пошел, как пошел стучать, так до рассвета и
не останавливался, а к рассвету у меня уже была готова целая гора этих листов,
такая, будто кроты нарыли, а сам я то смеялся, то плакал. Вроде того. В шесть
утра завалился в постель и все глядел на эту кучу и ржал — до того был
счастлив, будто только что завел роман с самой завидной леди на земле!
— Так оно и есть, — тихо заметил я.
— Забавно, однако, — продолжал Крамли, — с
чего это началось. Может, ветер был виноват, только кто-то стал оставлять у
меня на крыльце водоросли вместо визитных карточек. И что вы думаете, как повел
себя старый детектив? Выскочил с ружьем, крикнул: «Стой! Стрелять буду!»?
Ничуть не бывало. Не кричал и не стрелял. Сидел себе и барабанил на машинке,
гремел, как в Новый год или в Хэллоуин. И знаете, что дальше было? Ну-ка
попробуйте догадайтесь!
Я похолодел. Целая колония мурашек поползла у меня по спине.
— Ветер затих, — проговорил я. — Следов у
вашего порога больше не было.
