Засунув руку внутрь, я отодвинул к задней стенке баночки,
бутылки и коробки с сыром. Все они стояли на тонком, сложенном пополам листе
бумаги, который я сперва принял за подстилку, впитывающую капли.
Я вытянул бумагу и в слабом свете холодильника прочел «Янус.
Еженедельник Зеленая зависть».
Не закрыв дверцу, я, шатаясь, пробрался к креслу Фанни,
поднял его и рухнул дожидаться, когда мое сердце угомонится Я переворачивал
бледно-зеленые газетные страницы На последней были напечатаны некрологи и
частные объявления. Я пробежал их глазами. Ничего важного не заметил,
просмотрел еще раз и увидел…
Маленькое обращение, отмеченное красными чернилами.
Вот, значит, что он искал, чтобы унести с собой и уничтожить
следы Почему я решил, что именно это объявление? Вот что в нем говорилось:
"ГДЕ ТЫ СКРЫВАЕШЬСЯ ВСЕ ЭТИ ГОДЫ? МОЕ СЕРДЦЕ
ИЗБОЛЕЛОСЬ, А ТВОЕ? ПОЧЕМУ НЕТ НИ ПИСЕМ, НИ ЗВОНКОВ? КАКОЕ СЧАСТЬЕ ДЛЯ МЕНЯ,
ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ ПРОСТО ПОМНИШЬ ОБО МНЕ, ТАК ЖЕ КАК Я О ТЕБЕ. СКОЛЬКО ВСЕГО У НАС
БЫЛО, И МЫ ВСЕ ПОТЕРЯЛИ! ПОКА ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО ВСПОМНИТЬ, ВЕРНИСЬ, НАЙДИ ДОРОГУ
ОБРАТНО.
ПОЗВОНИ".
И подпись «КТО-ТО, КТО ЛЮБИЛ ТЕБЯ ДАВНЫМ-ДАВНО».
А на полях кто-то нацарапал:
«КТО-ТО, КТО ЛЮБИЛ ТЕБЯ ВСЕМ СЕРДЦЕМ ДАВНЫМ-ДАВНО».
Господи помилуй! Пресвятая Богородица!
Не веря своим глазам, я перечитал объявление раз шесть
подряд.
Выпустив газету из рук, я наступил на нее и подошел к
открытому холодильнику немного остыть.
Потом снова вернулся и перечитал проклятое объявление в
седьмой раз.
Ну и дьявольская же штука! Ну и ловко сработано! Какова
приманка! Гарантированная, безотказная ловушка!
Прямо-таки Роршаховский тест
[142]
!
Торжество хиромантии! До чего же завлекательная жульническая лотерея, тут же
ставишь, тут же выигрываешь! Эй, женщины, мужчины, старые, молодые, брюнеты,
блондины, худые и толстые! Смотрите! Слушайте! Это ВАМ!
На такое объявление может отозваться кто угодно — всякий, кто
когда-то кого-то любил и лишился своей любви, и, говоря «всякий», я имею в виду
любого одинокого человека в нашем городе, в нашем штате, в целом мире!
Кто бы, прочитав это, не соблазнился поднять трубку, набрать
номер и темным вечером наконец-то прошептать:
— Я здесь. Приходи, прошу тебя!
Стоя посреди комнаты, я пытался представить себе, что
пережила Фанни в тот вечер — палуба ее корабля скрипела, когда она под звуки
скорбящей на патефонном диске «Тоски» всем своим грузным телом кидалась то в
одну, то в другую сторону, а холодильник с его драгоценным содержимым был
широко раскрыт, и глаза Фанни бегали, а сердце металось в груди, как колибри в
огромном вольере.
Боже! Боже! Редактором такой газетенки мог быть только
«Пятый всадник Апокалипсиса»!
Я просмотрел все остальные объявления. Под каждым значился
один и тот же телефонный номер. Только по нему вы получали сведения обо всем,
что говорилось в объявлениях. И это был номер телефона проклятущих издателей
газеты «Янус. Еженедельник Зеленая зависть», чтоб им на том свете в огне
гореть!
Фанни в жизни не купила бы такой газеты. Значит, кто-то ей
дал ее или… Я замер и взглянул на дверь.
Нет!
Кто-то подсунул газету в ее комнату, обведя красными
чернилами именно это объявление, чтобы она наверняка его увидела.
«КТО-ТО, КТО ЛЮБИЛ ТЕБЯ ВСЕМ СЕРДЦЕМ ДАВНЫМ-ДАВНО».
— Ах, Фанни! — в отчаянии вскрикнул я. —
Несчастная дуреха! Как ты могла?
Распихивая ногами осколки «Богемы» и «Баттерфляй», я
двинулся к дверям, потом опомнился, вернулся к холодильнику и захлопнул дверцу.
* * *
На третьем этаже дела обстояли не лучше.
Дверь в комнату Генри была широко распахнута. Прежде я
никогда не видел ее открытой. Генри любил, чтобы двери всегда были закрыты. Он
не хотел, чтобы кто-то из зрячих имел перед ним преимущество. Но сейчас…
— Генри?
Я сделал шаг внутрь. Маленькая квартирка была аккуратно
прибрана. Она поражала чистотой и порядком: каждая вещь на своем месте, все
начищено. Но в комнате никого не было.
— Генри?
На полу лежала его трость, рядом темный шнур — черный шпагат
с завязанными на нем узелками.
Шнур и трость казались брошенными как попало, будто Генри
обронил эти вещи в драке или забыл их, когда убегал…
Но куда?
— Генри?
Я поднял шнур и стал разглядывать узелки. Сперва два подряд,
потом пропуск, еще три узелка, опять пропуск, потом узелки шли группами по три,
по шесть, по четыре и по девять.
— Генри! — крикнул я громко.
И побежал стучаться к миссис Гутиеррес. Она открыла дверь,
увидела меня и разрыдалась. Глядела на мое лицо, а слезы так и катились по ее
щекам. Протянув пахнущую маисовыми лепешками руку, она погладила меня по лицу.
— О бедный, бедный! Входи, ox, ox! Бедный! Садись,
садись. Есть хочешь? Сейчас принесу. Нет, садись, садись. А кофе хочешь?
Да? — Она принесла мне кофе и вытерла глаза.
— Бедный Фанни! Бедный Чокнутый! Что? Я развернул
газету и, держа перед ее глазами, показал объявление.
— Не читаю inglese
[143]
, —
попятилась она.
— И не надо! — сказал я. — Не помните? Фанни
не приходила к вам звонить с этой газетой?
— Нет, нет! — И тут же краска залила ее лицо — она
вспомнила! — Estupido
[144]
! Si! Приходила! А куда
звонила, не знаю!
— Она долго говорила, много?
— Долго. — Миссис Гутиеррес приходилось переводить
в уме каждое мое слово, но вот она энергично затрясла головой. — Si!
Долго. Долго смеялся. Она так смеялся и говорил, говорил и смеялся!
«Смеялась, приглашая к себе Ночь, Бесконечность и
Вечность», — подумал я.
— И держала в руках эту газету? Миссис Гутиеррес
повертела газету, словно это была китайская головоломка.
— Может, si, может, no. Эту ли, другую ли? Не знаю. А
Фанни теперь у Бога.
Чувствуя, что потяжелел втрое, я повернулся и, держа в руке
сложенную газету, прислонился к двери.
