Мы оба подняли глаза, пытаясь понять, доброе это
предзнаменование или дурное, и если доброе, то для кого из нас?
Чужак обвел взглядом берег, потом пирс.
— «Когда вокруг один песок, и впрямь берет тоска»
— произнес он. Потом, услышав собственный голос, фыркнул себе под
нос. — «О, устрицы! — воскликнул Морж. — Прекрасный вид кругом!
Бегите к нам! Поговорим, пройдемся бережком».
[146]
Он двинулся к дороге. Я остался стоять.
— А дверь свою вы не собираетесь запереть? Чужак едва
глянул через плечо на свои книги, которые, сбившись на полках, как стая
стервятников, блестели из-под черных перьев запорошенными пылью золотыми
глазами, дожидаясь, когда к ним протянется рука и они обретут жизнь. Их
невидимый хор напевал мрачные песни, которые мне следовало услышать
давным-давно. Я вновь и вновь пробегал глазами по их корешкам.
«Боже мой! Как же я раньше не видел!»
Этот устрашающий бастион, таящий в себе смертные приговоры,
этот перечень поражений, этот литературный Апокалипсис, нагромождение войн,
склок, болезней, депрессий, эпидемий, этот водоворот кошмаров, эти катакомбы
бреда и головоломных лабиринтов, в которых бьются, ища выход и не находя его,
обезумевшие мыши и взбесившиеся крысы. Этот строй дегенератов и эпилептиков,
балансирующих на краю библиотечных утесов, а над ними в темноте многочисленные
колонны одна другой гаже и отвратительней.
Отдельные авторы из этого сборища, отдельные книги хороши.
По, например, или Сартр — они как острая приправа. Но почему же я не видел, что
это не библиотека, а скотобойня, подземная темница, башня, в застенках которой
десятки мучеников в железных масках, осужденных на веки вечные, молча сходят с
ума?
Почему я сразу не задумался и не распознал суть этой
коллекции?
Потому что ее охранял Румпельштильцхен
[148]
.
Даже сейчас, глядя на Чужака, я так и ждал, что он вот-вот
схватит себя за ногу и разорвется на две половинки.
Он ликовал.
Что было еще страшней.
— Эти книги, — наконец прервал молчание Чужак,
глядя на луну и даже не оборачиваясь на свою библиотеку, — эти книги обо
мне не думают! С какой стати я буду думать о них?
— Но…
— И потом, — добавил он, — кому придет в
голову похитить «Закат Европы»?
— Я думал, вы любите свои книги!
— Люблю? — Он удивленно помолчал. — Господи!
Неужели вы так и не понимаете? Я ненавижу все! Что бы вы ни назвали! Ненавижу
все на свете!
И он зашагал в ту сторону, где скрылось такси с Генри.
— Ну что? — крикнул он мне. — Вы идете?
— Иду! — отозвался я.
* * *
— Это у вас что, оружие?
Мы медленно двигались вперед, присматриваясь друг к другу. Я
с удивлением обнаружил, что сжимаю в руках трость Генри.
— Нет, скорей щупальце, так мне кажется, — ответил
я.
— Щупальце очень большого насекомого?
— Очень слепого.
— А без него он сможет найти дорогу? И куда он
отправился в столь позднее время?
— Выполнять поручение. И незамедлительно
вернется, — соврал я.
Но Чужак был живым детектором лжи. При звуках моего голоса
его просто вывернуло наизнанку от восторга. Он ускорил шаги, потом остановился
и уперся в меня изучающим взглядом.
— Я так понимаю, он во всем полагается на свой нос. Я
слышал, что вы спросили и что он ответил.
— Насчет подмышек? — уточнил я. Чужак поежился в
своих заношенных одеждах. Стрельнул глазами под левую руку, потом под правую,
окинул взглядом множество пятен и выцветших проплешин — красноречивые
свидетельства долгой истории прошедших лет.
— Про подмышки? — повторил я. И словно пронзил его
грудь пулей. Чужак покачнулся, но устоял на ногах.
— Куда и зачем мы идем? — прохрипел он. Я
чувствовал, что его сердце под засаленным галстуком колотится, как у
испуганного кролика.
— Мне казалось, ведете меня вы. Я знаю только
одно, — и на этот раз я на полшага опередил его, — слепой Генри все искал
чье-то грязное белье, нестираную рубашку, зловонное дыхание. Нашел и объяснил
мне где.
Я не повторил зловещее слово «подмышки». Но Чужак и без того
при каждом моем слове сжимался, будто становился все меньше.
— Зачем я понадобился слепцу? — наконец спросил
он.
Мне не хотелось сразу открывать ему все. Надо было испытать
и прощупать его.
— Из-за еженедельника «Янус. Зеленая зависть», —
пояснил я. — Я видел через окно эту газету у вас в комнате.
То была явная ложь, но удар попал в цель.
— Да, — подтвердил Чужак. — Но что вас
связывает — вас и этого слепого?
— А то, что вы, — я набрал полную грудь воздуха и
выпалил:
— вы — мистер Душегуб!
Чужак прикрыл глаза, быстро обдумал, как отреагировать. И
рассмеялся.
— Душегуб? Душегуб! Смешно! С чего вы взяли?
— С того. — Я шел впереди, он трусил за мной. Я
говорил, обращаясь к туману, надвигающемуся с моря. — С того, что Генри
уже давно учуял этот запах, когда однажды переходил через улицу. Тот же запах
он заметил в коридоре дома, где живет, а сегодня, сейчас — здесь. И пахнете так
вы!
Кроличьи удары сердца опять сотрясли тело человечка, но он
понимал, что пока в безопасности — все это не доказательства!
— Да с какой стати, — ахнул он, — я стал бы
сшиваться в каком-то Богом забытом доме, где я ни за что не согласился бы жить?
Зачем мне это надо?
— Затем, что вы выискивали одиноких и
заброшенных, — объяснил я. — И я — тупой идиот, непроходимый слепец,
куда хуже Генри, я — дурак из дураков, — я служил вам наводчиком и помогал
отыскивать их. Фанни была права! И Констанция тоже! Именно я был прислужником
Смерти, Тифозной Мэри. Это я приводил болезнь, то есть вас за собой. Во всяком
случае, вы следовали за мной по пятам. Искали несчастных одиночек, —
дыхание вырывалось из моей груди, как бой барабанов, — несчастных одиночек.
