В тот вечер давали «Укрощение строптивой», и Джимми никак не мог уследить за всеми перипетиями, происходившими на сцене, — в особенности за тем парнем, который муштровал свою жену до тех пор, пока она не стала покладистой и услужливой. Джимми не смог оценить искусства автора и актеров, полагая, что причиной этого было плохое переложение пьесы на современный язык. Кейти спектакль очень понравился. Она почти все время смеялась, но иногда внезапно замолкала и сидела некоторое время с каменным лицом. Когда спектакль закончился, она сказала Джимми: «Великолепно!»
Джимми никак не мог понять, что именно она имела в виду, а Кейти не могла объяснить ему этого. Она лишь сказала, что пьеса как бы перенесла ее в другой мир, и в течение нескольких месяцев только и говорила, что о поездке в Италию после окончания школы.
Джимми, глядя с верхней ступеньки церковной лестницы на «Квартиры» в районе Ист-Бакингема, думал: «Италия. Ни больше ни меньше».
— Папа, папа! — Надин вылетела из группы ребят и, взлетев по ступенькам, бросилась к Джимми и со всей силы уткнулась ему в колени, все еще продолжая кричать: — Папа, папа!
Джимми подхватил ее, поднял, прижавшись лицом к ее туго накрахмаленному платью, поцеловал ее в щеку.
— Девочка моя.
Точно таким же движением, каким ее мать поправляет волосы, спадающие на глаза, Надин двумя пальчиками откинула с лица вуаль и жалобным голосом произнесла:
— Это платье колется.
— Оно и меня укололо, — подтвердил Джимми, — хотя я и не одет в него.
— Папочка, а ты бы выглядел смешным в платье.
— Нет, что ты, если бы оно шло мне так же, как тебе.
Надин закатила глаза и потерлась о подбородок отца жестко накрахмаленными выступами короны, надетой ей на голову.
— Щекотно?
Глядя поверх головы Надин на Аннабет и Сэру, Джимми почувствовал, как один лишь взгляд на этих трех женщин заставляет учащенно биться его сердце, наполняет блаженством все его существо.
Пусть град пуль прошьет в этот миг спину, он и не заметит. Даже внимания не обратит. Сейчас он счастлив. Счастлив настолько, насколько вообще человек может быть счастлив.
Ну, если говорить точно, то почти счастлив. Он пошарил взглядом по толпе, ища Кейти, надеясь на то, что хоть сейчас она появится. Кейти он не увидел. Зато увидел патрульный автомобиль полиции, появившийся из-за угла на Бакингем-авеню, а затем свернувший налево на Роузклер-стрит; патрульная машина пересекла разделительную полосу; блеющий сигнал и пронзительный вой сирены, казалось, как ножом рассекают свежий утренний воздух. Джимми видел, как автомобиль прибавил скорость, слышал, как взревел двигатель, и патрульная машина помчалась по Роузклер-стрит в сторону Тюремного канала. Через несколько секунд в том же направлении проехала какая-то черная машина без проблесковых маячков с выключенной сиреной, однако было абсолютно ясно, что эта машина спешила по тому же делу, что и патрульный автомобиль, поскольку водитель выполнил поворот на Роузклер-стрит под углом девяносто градусов на скорости не меньше сорока миль в час — это было ясно и по тому, как ревел мотор.
Опуская Надин на землю, Джимми вдруг всем своим существом ощутил, что все начинает проясняться и становиться на свои места. Он видел, как две полицейские машины промелькнули под виадуком и свернули направо к входу в парк, и его кровь похолодела от мыслей о Кейти, а в ушах все еще слышался скрип шин по асфальту и рев моторов. Всеми клетками, всеми капиллярами он почувствовал неладное.
Кейти, почти вслух произнес он… Боже милостивый… Кейти.
8
Старик Макдоналд
Утром в воскресенье Селеста проснулась с мыслью о трубах — сеть трубопроводов шла от дома к дому к ней подсоединялись рестораны, многозальные кинотеатры и торговые центры; к ней присоединялась местная система, охватывающая сверху донизу, этаж за этажом, сорокаэтажное офисное здание; она соединялась с более мощной системой трубопроводов канализационных и технических стоков, которые пролегали под городами и объединяли людей более тесно, чем язык, объединяли общей целью: избавиться от того, что мы потребляем, а затем выводим из своих тел; от того, что остается на тарелках, сковородках; от того, что перестало быть нужным нам для жизни.
И куда все это девается?
Надо полагать, она обдумывала этот вопрос и раньше, но как-то не совсем обстоятельно, а так, как бы между прочим, как вы, к примеру, вдруг обращаете внимание на то, как это самолет летит и не падает, хотя он и не машет крыльями, однако сейчас она всерьез заинтересовалась канализационной проблемой. Она одна сидела на кровати, взволнованная и озадаченная, слушая, как Дэйв и Майкл играют в бейсбол на заднем дворе соседней трехэтажки. Так куда же все-таки все это девается? — думала она.
Должно же все это уходить куда-то. Все эти стоки: мыльная вода после мытья рук, вода с шампунем после мытья головы, вода со стиральным порошком после стирки, вода из туалетов с туалетной бумагой и всем прочим, вода с блевотиной из туалетных комнат баров; вода после смыва пятен кофе, крови, пота, грязи со штанин и воротничков; вода с очистками овощей, размолотых измельчителем, встроенным в сток кухонной раковины; окурки сигарет, моча, твердая щетина, сбритая с ног, щек, лобков, пахов и подбородков, — все это еженощно смешивается с сотнями тысяч подобных или схожих веществ и предметов и разливается, как она себе представляет, по темным влажным подземным магистралям, где становится добычей бактерий, насекомых и грызунов; из этих магистралей все это изливается в широченные катакомбы, где смешивается с проточной водой, уносящей все это… куда?
Эти воды не попадают в океаны. А может, попадают? Нет, они не могут попадать в океаны. Кажется, она слышала что-то об отстойниках и переработке сточных сбросов. Возможно, она даже видела это в кино, где столько разной дряни и небылиц сейчас показывают… Так, если не в океан, то куда? А если в океан, то почему туда? Ведь должны же быть какие-то более современные и удобные способы, верно? Но тут у нее перед глазами опять всплывала вся эта бесконечная система труб, все отходы и стоки, и это вновь заставляло ее обдумывать проблему с самого начала.
Она слышала глухие удары пластиковой биты по мячу. Она слышала, как Дэйв вскрикивал «Охо!», делая удачный удар, слышала восклицания Майкла, слышала, как залаяла чья-то собака, и лай ее был каким-то сухим, отрывистым и походил на звук удара биты по мячу.
Селеста перевернулась на спину и только тут поняла, что она голая и что проспала до половины одиннадцатого. Ни одно обстоятельство не приносило столько хлопот, если вообще таковые имели место, с тех пор, как родился Майкл, и сейчас она ощущала, как слабое чувство вины наполняет ее грудь и сходит на нет где-то внизу живота при воспоминании о том, как она целовала тело Дэйва вокруг этого свежего пореза, стоя перед ним на коленях в четыре часа утра, чувствуя, как все ее тело наполняется страхом вперемешку с адреналином; о том, как охваченная внезапным желанием прильнуть к нему губами и языком и как можно теснее прижаться своим телом к нему, боялась затем, что может подхватить СПИД или гепатит. Сбросив с плеч махровый халат, оставшись в коротенькой маечке и черных трусиках, и боясь, что ночь вот-вот кончится, она встала перед ним на колени и, уперевшись в пол лодыжками, потянулась к шраму и принялась вылизывать языком его тело. Страх сделал тело Дэйва наполовину горьким, наполовину сладким, а она водила языком от шрама до кадыка, засунув ладони ему между ног. Она чувствовала, что тело его напряглось, а дыхание стало прерывистым. Ей хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше — ей нравилось чувствовать вкус его тела; нравилась власть над ним, которую она вдруг ощутила всем своим естеством. Она встала и приникла к его телу. Она прижалась своим языком к его языку, всеми пальцами рук ухватила его за волосы и стала высасывать боль, причиненную ему бандитом на парковке; ей казалось, что боль, выходя из его тела, переходит в нее. Она держала руками его голову и прижималась к нему; он вдруг одним махом разорвал на ней маечку и приник губами к ее груди, а она, молниеносным движением перебросив свое тело, села, раздвинув ноги, на его бедра. Селеста слышала, как он застонал от страсти. Она хотела, чтобы Дэйв понял, кто они есть друг для друга, этот зов плоти, это сплетение тел, и этот запах, и эту необходимость друг в друге, и любовь — да, любовь, потому что она любила его сейчас так сильно, как никогда прежде, поскольку знала, что чуть не потеряла его навсегда.
