Джимми посмотрел вверх и снова увидел в окне Дэйва, пристально глядящего на него; мягкий желтый свет лился откуда-то из комнаты позади него. На этот раз Джимми не стал махать ему. Полиция и репортеры давно ушли, и теперь уже никто, очевидно, и не вспоминал, с чего и по какой причине все началось; Джимми подумалось, как одиноко Дэйву в квартире вдвоем с придурочной мамашей в этих стенах и в жидком желтом свете, в то время как гульба все еще бушует у него под окнами.
Джимми снова почувствовал радость от того, что не сел в эту машину.
Порченый товар. Эти слова отец Джимми сказал его матери прошлой ночью:
— Даже если они и найдут его, то парень уже порченый товар. Он никогда не станет таким, как был прежде.
Дэйв поднял одну руку. Он держал ее у плеча и долго не шевелил ею, а Джимми, когда помахал ему в ответ, почувствовал, как закравшаяся в его сознание печаль бьется теперь слабыми волнами, ища выхода. Он не мог с уверенностью сказать, связана ли эта печаль с его отцом, с его матерью, мисс Пауэл, с местом, где они живут, или с Дэйвом, стоявшим с поднятой рукой у окна. Но что бы ни было причиной этой печали — что-то одно из перечисленного или все вместе, — эта печаль никогда, а в этом Джимми был уверен, так до конца и не выйдет из него. Джимми, сидевшему сейчас на поребрике, было всего одиннадцать, но он больше не чувствовал себя таким. Он чувствовал себя гораздо старше. Таким же старым, как его родители, как эта улица.
Порченый товар, подумал Джимми, и его рука, поднятая для приветствия, шлепнулась на колени. Он видел, как Дэйв кивнул ему, а потом задернул занавеску, перед тем как скрыться в глубине своей могильно тихой квартиры с коричневыми обоями и тикающими часами. Джимми чувствовал, как печаль пускает в его сознании глубокие корни, гнездится в поисках теплого пристанища у него внутри, а он и не пытается изгнать ее из себя, потому что само сознание подсказывает ему, что это бесполезно.
Он поднимается с поребрика, еще не осознавая, что будет делать. Он чувствует беспокойные, надоедливые позывы ударить кого-нибудь или совершить какую-то другую нелепую выходку. Но тут он слышит бурчание в своем желудке и до него доходит, что он голоден, поэтому он направляется к столику с жаровней, чтобы взять еще сосиску в надежде, что еще не все съедено.
В течение нескольких дней Дэйв Бойл был настоящей знаменитостью и не только в округе, а и во всем штате. На следующее утро заголовок в «Рекорд Америкэн» гласил: «МАЛЬЧИК ПРОПАЛ/МАЛЬЧИК НАШЕЛСЯ». На фото под заголовком красовался Дэйв, сидящий на крыльце своего дома, тонкие руки матери обнимали его за грудь; толпа улыбающихся и специально гримасничавших перед камерой мальчишек окружала Дэйва и его мать; все, насколько это возможно, выглядели счастливыми, все, кроме матери Дэйва, вид у которой был такой, словно в холодный день у нее из-под носа только что ушел автобус.
Те самые мальчишки, которые фотографировались рядом с ним для первой полосы газеты, уже через неделю стали обзывать его в школе «шизиком». Дэйв, вглядываясь в их лица, видел в них какую-то непонятную злость, а откуда и почему она возникла, они вряд ли могли объяснить более толково, чем он. Мама говорила, что они, наверное, слышали что-то от родителей, и убеждала Дэйва не обращать на них внимания; им это надоест, они забудут об этом и станут в следующем году твоими лучшими друзьями.
Дэйв согласно кивал головой, а сам размышлял, что же все-таки в нем такого — может, какие-нибудь знаки или отметины на лице, которые он не замечает, — из-за чего у всех и возникает желание обидеть его. Как у тех типов в машине. И все-таки зачем они увезли его? Откуда им было известно, что он сядет в их машину, а Джимми и Шон не сядут? Сейчас то, что случилось, виделось Дэйву так. Эти дядьки (он знал их имена, по крайней мере, знал, как они обращались друг к другу, но не мог заставить себя называть их этими именами) знали, что Джимми и Шон не влезут в машину без сопротивления и станут отбиваться от них. Шон, должно быть, с криками побежит домой, а с Джимми — им наверняка пришлось бы здорово повозиться, чтобы запихнуть его в машину. Большой Волк сказал всего несколько слов, пока они ехали:
— Ты видел этого парня в белой футболке? Видел, как он смотрел на меня? Никакого страха, вообще ничего? Держу пари, очень скоро этот парень пришьет кого-нибудь и даже не моргнет глазом.
Его напарник, Жирный Волк, улыбнулся:
— Что до меня, так я не прочь слегка повозиться. Размяться никогда не вредно.
Большой Волк покачал головой.
— Да он бы откусил тебе большой палец, начни ты затаскивать его в машину. А ты, сопляк, не пачкай диван.
То, что у них были эти глупые имена. Большой Волк и Жирный Волк, помогло Дэйву представить себе их животными, принявшими человеческий облик, а самого себя героем сказки о том, как мальчика похитили волки. Мальчиком, который убежал от них и, пройдя через лес, вышел к бензоколонке «Эссо». Мальчиком, который оставался спокойным и изобретательным. Мальчиком, который всегда находит выход из любого положения.
Однако в школе он оставался мальчиком, которого украли, и каждый рисовал в своем воображении то, что могло произойти с ним за эти четыре дня. Однажды утром в умывалке семиклассник Маккаффери-младший, подойдя сбоку к писсуару, к которому пристроился Дейв, спросил:
— А они не заставляли тебя сосать? — и все его приятели-одноклассники захохотали и начали причмокивать губами.
Дэйв дрожащими руками застегнул молнию на гульфике, его лицо залилось краской, он обернулся и посмотрел на Маккаффери-младшего. Он старался выразить презрение взглядом, которым смотрел на обидчика, но тот и сам презрительно хмыкнул и ударил Дэйва по лицу.
Этот удар эхом разнесся по всей умывалке. Один семиклассник вскрикнул, как девчонка.
— Ну так что скажешь, гомик? — спросил Маккаффери-младший. — А? Может, дать тебе еще, педик?
— Он плачет, — раздался чей-то голос.
— Что ты говоришь? Плачет, — завопил с обезьяньей гримасой Маккаффери-младший, а слезы из глаз Дэйва полились еще обильнее. Он чувствовал, как его лицо, поначалу онемевшее от удара, теперь горит, но боль ему причиняло не это. У него не было обостренного чувства физической боли, и он никогда от нее не плакал, даже тогда, когда в результате падения с велосипеда распорол о педаль лодыжку до самой кости и на рану надо было наложить семь швов. Сейчас ему причиняла боль эта беспричинная злоба мальчишек, выплеснувшаяся на него в умывалке. Ненависть, отвращение, злоба, презрение. По отношению к нему. Он не мог понять, за что. Он никогда за всю свою жизнь не сделал никому ничего плохого. Их ненависть делала его беззащитным. Он чувствовал себя ущербным, виноватым, мелким и плакал, потому что не хотел чувствовать себя таким.
А они смеялись над его слезами. Маккаффери-младший выплясывал вокруг него, его лицо, будто сделанное из резины, беспрестанно кривилось в гримасах, передразнивавших плачущего Дэйва. Когда Дэйв, наконец, овладев собой, перестал плакать и лишь несколько раз всхлипнул, Маккаффери-младший снова ударил его по лицу, в то же самое место и с прежней силой.
