Дезире глядела на них с нескрываемым презрением, а постав ее стройных ног выражал даже нечто вроде ненависти. А возможно, я просто слишком в них вглядывался и мне это почудилось.
Затем хорошо одетый мужчина наклонился к ней и поцеловал ее в щеку. Она же лишь легонько провела пальцами по его ширинке и отстранилась.
Она что-то с улыбкой сказала ему, он покачал головой, энергичное лицо его мечтательно осклабилось. Она пошла к парковке, и я увидел, что она хочет сесть в темно-синий «форд-фалькон» Джея 1967 года с откидным верхом — машина эта была на парковке с тех пор, как он отбыл во Флориду.
Когда она сунула ключи в дверцу машины, меня охватила глубокая всепоглощающая ненависть к ней — ведь я отлично знал, сколько времени и денег потратил Джей, реставрируя машину, меняя двигатель, рыская по всей стране в поисках редких деталей. Это была всего лишь машина, и экспроприация ее являлась самым меньшим из преступлений Дезире, и все же в машине было что-то, еще сохранившееся от Джея, и мне показалось, что она посягает на это «что-то», желая нанести ему последний удар.
Мужчина ступил на тротуар как раз напротив меня, и я спрятался за опору эстакады. Порыв холодного ветра, пронесшегося по Козуэй-стрит, заставил его все-таки надеть пальто, Дезире же тем временем заводила машину; надев пальто, он отправился пешком по улице.
Я выглянул из-за опоры эстакады и из-за машины, и глаза Энджи встретились с моими в боковом зеркальце.
Она показала на Дезире, потом на себя.
Я кивнул и показал на мужчину.
Она улыбнулась и послала мне воздушный поцелуй.
Она тронула, я же перешел на противоположный тротуар и двинулся следом за мужчиной по Лоумесни-Уэй.
Минуту спустя мимо меня на машине Джея проехала Дезире, за ней — белый «мерседес», за которым следовала Энджи. Я проследил за тем, как все три машины направились к Стэнифорд-стрит, откуда свернули направо к Кембридж-стрит и дальше, к неисчислимому множеству прочих возможных мест.
Тем временем мужчина впереди, дойдя до угла, сунул портфель под мышку, а руки — в карманы. Со стороны можно было подумать, что мы просто вышли на прогулку. Держа между нами дистанцию метров в пятьдесят, я пошел за ним вверх по Мерримак-стрит. На Хей-Маркет-сквер Мерримак перешла в Конгресс-стрит, а на Нью-Садбери нас с ним настиг новый порыв ветра. Мы перешли улицу и продолжили путь в направлении финансового центра, где намешано больше архитектурных стилей, чем, наверное, в любом другом городе из тех, где мне доводилось бывать. Сверкающее стекло и гранитные плиты громоздятся над четырехэтажными всплесками рескинианской псевдоготики и копиями флорентийских палаццо, модернизм здесь приветствует немецкое Возрождение, а тот тянет руку постмодернизму, архитектурному низкопробному стандарту, ионическим колоннам, французским карнизам и коринфским пилястрам, а также доброму старому граниту и известняку Новой Англии; я любил бывать здесь, шляться по финансовому центру без всякого дела и только глазеть, разглядывать здания, а в хорошие дни думать, что вот здесь нам и преподан урок, как жить на этом свете, — намешано бог знает что, и все разное, а тем не менее гармония налицо. Но если б решение было за мной, Ратушу все же я бы взорвал.
Уже возле самого сердца финансового центра мужчина вдруг свернул влево, пересек развилку Стейт-, Конгресс- и Корт-стрит, миновал памятник, воздвигнутый в честь Бостонской резни, и, пройдя еще метров двадцать, направился к зданию Биржи.
Я убыстрил шаг почти до бега, потому что Биржа очень велика, одних лифтов там штук шестнадцать. Когда я ступил на мраморный пол под своды, простиравшиеся надо мной на высоту четырехэтажного дома, я потерял его из виду. Я пошел вправо и, попав в коридор со скоростными лифтами, заметил, что двери одного из них вот-вот готовы были закрыться.
— Подержите дверь, пожалуйста! — вскричал я и, затрусив к лифту, втиснул между створок здоровое плечо. Створки подались лишь после того, как крепко сжали мне плечо. Туго пришлось моим плечам в эту неделю!
Мужчина, прислонившись к стенке лифтовой кабины, разглядывал меня, вошедшего; лицо у него было недовольное, словно, вторгнувшись в лифт, я покусился на его свободное время.
— Спасибо, что придержали дверь, — сказал я.
Он глядел прямо перед собой.
— По утрам здесь работает множество других лифтов.
— Ах, — сказал я, — но это такой человеческий поступок!
Когда двери закрылись, я заметил, что он нажал кнопку 38-го этажа, и, надавив на эту же кнопку, я прислонился к стенке.
Он окинул взглядом мое поцарапанное, в ссадинах лицо, мою перевязь, мою одежду, до неузнаваемости измятую одиннадцатью часами пребывания в машине.
— У вас какое-нибудь дело на тридцать восьмом? — спросил он.
— Да. Дело.
Прикрыв глаза, я оперся о стену лифта.
— А что за дело? — поинтересовался он.
— Ну а вы как думаете?
— Да не знаю я.
— Значит, вы не на тот этаж едете, — сказал я.
— Да я работаю там!
— И не знаете, чем занимаются на тридцать восьмом этаже? Надо же! Первый день работаете, наверное?
Он перевел дух, в то время как лифт одним махом проскочил двадцать первый этаж, проскочил с такой скоростью, что мне казалось, будто щеки мои вот-вот соскользнут на подбородок.
— Молодой человек, — сказал он, — думаю, вы ошиблись.
— Молодой человек? — удивился я, но, поглядев на него внимательнее, понял, что в первоначальной оценке его возраста я ошибся минимум лет на десять. Меня ввели в заблуждение как его смуглая упругая кожа, густые темные волосы, так и энергичная быстрая походка, но он оказался просто моложавым стариком лет шестидесяти, если не больше.
— Да, вы определенно не туда попали.
— Почему вы так считаете?
— Потому что я знаю всех клиентов фирмы, а вас я не знаю.
— Я новый клиент, — сказал я.
— Сомневаюсь, — сказал он.
— Да нет, правда.
— Вранье собачье, — сказал он, одарив меня снисходительной улыбкой, обнажившей его прекрасно запломбированные белоснежные зубы.
Когда он сказал «фирма», я догадался, что речь идет не о финансовом учреждении.
— Я вот травму получил, — сказал я, приподнимая руку на перевязи. — А я барабанщик группы «Ружья и розы», роковой группы. Слыхали про такую?
Он кивнул.
— У нас вчера вечером концерт был во Флите, и кто-то запустил петарду в неположенном месте, и вот теперь мне требуется адвокат.
— Серьезно?
— Да.
— Барабанщика группы «Ружья и розы» зовут Мэтт Сорем, и вы на него вовсе не похожи.
Шестидесятилетний фанат группы «Ружья и розы»? Как такое возможно? Везет мне, нечего сказать!
