— У нас проблема.
Я закрыл глаза, дожидаясь продолжения.
— Шамик. Она хочет забрать заявление.
Прокуратура расположена в центре Ньюарка. Я постоянно слышу разговоры о том, что город возрождается. Но не вижу. По-моему, он только разрушается. Зато я теперь хорошо его знаю. И люди в этом городе чудесные. В нашем обществе все принято заносить в какие-то категории: и большие города, и этнические группы, и меньшинства. Находясь на расстоянии, их легко ненавидеть. Помнится, консервативные родители Джейн с презрением относились к людям, исповедовавшим однополую любовь. Но так уж вышло, что Эллен, которая жила с Джейн в одной комнате студенческого общежития, была лесбиянкой. Познакомившись с Эллен, отец и мать Джейн просто влюбились в нее. Продолжали любить и когда узнали, что она лесбиянка. Потом полюбили ее партнершу.
Так происходит часто. Легко ненавидеть геев вообще, черных, евреев или арабов. Гораздо труднее — конкретных людей.
Таков и Ньюарк. Можно ненавидеть город в целом, но в нем полно милейших районов, магазинов, горожан, и у тебя невольно возникает желание сделать все возможное, чтобы город стал лучше.
Шамик сидела в моем кабинете. Юная женщина, на лице которой отражались выпавшие на ее долю страдания. Легкой жизни она не знала, и едва ли ее ждало радужное будущее. Ее адвокат Хорас Фоули вылил на себя слишком много одеколона, а глаза его бегали.
— Мы хотим, чтобы вы сняли обвинения, выдвинутые против мистера Дженретта и мистера Маранца, — начал он.
— Не могу этого сделать. — Я смотрел на Шамик. Она не опустила голову, но и не стремилась встретиться со мной взглядом. — Ты солгала вчера, когда давала показания?
— Моя клиентка никогда не лжет, — вскинулся Фоули.
Я его проигнорировал, встретился-таки взглядом с Шамик.
— Вам все равно не удалось бы их посадить, — ответила она.
— Ты этого знать не можешь.
— Вы серьезно?
— Да.
Улыбка Шамик показывала, что она видит во мне самое наивное человеческое существо, созданное Богом с начала времен.
— Вы не понимаете, да?
— Я понимаю. Они предлагают деньги, чтобы ты забрала заявление. И теперь назвали сумму, которую твой адвокат, мистер Зачем-Принимать-Душ-Если-Есть-Одеколон, посчитал достаточной.
— Как вы меня назвали?
Я посмотрел на Мьюз:
— Открой окно, а?
— Будет исполнено, Коуп.
— Эй! Как вы меня назвали?!
— Окно открыто. Есть желание — прыгайте, можете не стесняться. — Я вновь посмотрел на Шамик: — Если ты сейчас заберешь заявление, это будет означать, что вчера ты лгала под присягой. То есть совершила преступление. Мы потратили кучу денег налогоплательщиков на твою ложь… твои ложные показания. Ты отправишься в тюрьму.
Фоули откашлялся:
— Говорите со мной, мистер Коупленд, не с моим клиентом.
— Говорить с вами? Да рядом с вами я даже дышать не могу.
— Я не потерплю…
— Ш-р-р… — Я приложил руку к уху. — Слышите треск?
— Какой треск?
— Я думаю, от вашего одеколона отслаиваются обои на стенах. Вы услышите, если постараетесь. Ш-р-р, слышите?
Даже Шамик улыбнулась.
— Не забирай заявление, — попросил я.
— Я должна.
— Тогда я подам на тебя в суд.
Адвокат вновь собрался ринуться в бой, но Шамик коснулась его руки.
— Вы этого не сделаете, мистер Коупленд.
— Сделаю.
Но она знала, что я блефовал. Бедная, напуганная жертва изнасилования, она получила шанс заработать на этом, получить, наверное, самую крупную сумму в своей жизни. И кто я такой, чтобы проповедовать ей о моральных ценностях и справедливости?
Она и ее адвокат встали.
— Соглашение мы подпишем завтра утром, — сообщил напоследок Фоули.
Я промолчал. Отчасти испытывал облегчение и стыдился этого. Фонду Джейн теперь ничто не грозило. Памяти моего отца… ладно, перспективам моей политической карьеры… тоже. Я сорвался с крючка. И все благодаря Шамик.
Она протянула руку. Я ее пожал.
— Спасибо вам.
— Не делай этого. — Но моим словам недоставало убедительности.
Она это поняла. Улыбнулась.
Потом они вышли из моего кабинета. Шамик — первой, адвокат — следом. Остался только запах его одеколона.
Мьюз пожала плечами:
— И что мы можем сделать?
Я задавался тем же вопросом.
Вернувшись домой, я пообедал с Карой. В школе ей задали домашнее задание: найти и вырезать из журналов картинки с красным цветом. Вроде бы очень легкое задание, но, разумеется, ей не нравилось то, что мы с ней находили. Ни красный пикап, ни красное платье, ни даже красный пожарный автомобиль. Я быстро понял, в чем проблема: я слишком бурно радовался ее находкам. «Это платье красное, дорогая! Ты права! Я думаю, то, что нужно!»
Осознав просчет, я внес коррективы в свое поведение. И когда Кара открыла страничку с бутылкой кетчупа, скривил гримасу и пожал плечами:
— Кетчуп мне совершенно не нравится.
Кара мгновенно схватила ножницы с закругленными концами и принялась за работу.
Дети.
Вырезая картинку, дочь пела песню из мультипликационного телешоу «Дора-следопыт»,
[23]
которая состояла из бесконечных повторений одного и того же слова — «рюкзак». В конце концов голова родителя, слушающего эту песню, грозила разлететься на миллион частей. Двумя месяцами ранее я допустил ошибку, купив говорящий рюкзак Доры-следопыта, повторяющий: «Рюкзак, рюкзак, рюкзак…» — вместе с говорящей картой: «Я карта, я карта, я карта…» Когда ее кузина Мэдисон приходила к нам в гости, девочки часто играли в Дору-следопыта. Одна исполняла роль Доры, другая — обезьянки с любопытной кличкой Башмачок. Нечасто встречаешь обезьянку с такой кличкой.
[24]
Я думал об этом, о Башмачке, о том, как Кара и ее кузина спорили, кто будет Дорой, а кто — Башмачком, когда меня словно громом поразило.
Я обмер. В буквальном смысле застыл как памятник. Даже Кара это заметила.
— Папуля?
— Одну секунду, котенок.
Я взбежал на второй этаж, от моих шагов содрогнулся весь дом. Где же, черт побери, эти счета из студенческого общежития? Я заметался по кабинету. В конце концов нашел. Собирался их выбросить после встречи с Шамик и ее адвокатом.
