— Естественно.
— Потеря ребенка не так сильно влияет на семейные отношения. Но большинство людей думают, что только самые крепкие семьи могут пережить такой удар. Это неправда. Я изучала это. Сталкивалась с семьями, которые находились на грани распада, а после трагедии становились крепче. А другие, казалось бы, прежде очень крепкие, разваливались. У вас хорошие отношения?
— У меня и матери?
— Да.
— Я не видел ее восемнадцать лет.
Мы помолчали.
— Ты потерял многих, Пол.
— Ты же не собираешься устроить сеанс психоанализа?
— Нет, ничего такого у меня и в мыслях нет.
Она смотрела куда-то вверх и вдаль. Я невольно вернулся в прошлое. Мы, бывало, сидели в лагере на старом бейсбольном поле, заросшем травой, я обнимал Люси, а ее взгляд иной раз устремлялся куда-то вверх и вдаль, как и сейчас.
— В колледже я сдружилась с одной девушкой, — заговорила она. — У нее была сестра-близняшка. Разнояйцевая — не однояйцевая. Наверное, особого значения это не имеет, но считается, что между однояйцевыми близнецами связь очень сильная. Короче, когда мы учились на втором курсе, ее сестра погибла в автомобильной аварии. Моя подруга выдала странную реакцию. Она, разумеется, горевала, но в какой-то мере испытывала облегчение. Она полагала, что Бог отмерил ей положенную долю страданий. Ты теряешь сестру-близняшку — значит, теперь до конца жизни с тобой все будет в порядке. На каждого человека приходится только одна разрывающая сердце трагедия. Ты понимаешь, о чем я?
— Да.
— Но жизнь не так проста. Одни вообще не переживают трагедий. Другим, как тебе, достается сверх нормы. И, что самое худшее, — это не означает, что больше трагедий не будет.
— Жизнь несправедлива, — кивнул я.
— Аминь. — Вот тут она мне улыбнулась. — Все это очень странно, не так ли?
— Да.
— Я знаю, мы провели вместе… шесть недель?
— Вроде того.
— И это, если подумать, был лишь летний роман. С тех пор ты, вероятно, встречался с десятками девушек.
— Десятками? — переспросил я.
— Что, скорее, с сотнями?
— Скорее.
В кабинете воцарилась тишина. Я почувствовал, как защемило в груди.
— Но ты была особенной, Люси. Ты была… — Я замолчал.
— Знаю. Как и ты. Вот почему мы смущены теперь. Я хочу узнать о тебе все, но не уверена, что сейчас удачное для этого время.
Словно хирург, спец по пластическим операциям, «срезал» с меня прожитые годы, превращая из тридцативосьмилетнего в восемнадцатилетнего.
— Так что заставило тебя позвонить? — спросил я.
— Ты про странности?
— Да.
— Ты сказал, с тобой тоже произошло что-то странное.
Я кивнул.
— Может, поделишься первым? — предложила она. — Ты знаешь, как и раньше.
— Гм-м…
— Извини. — Она обхватила себя руками, словно замерзла. — Я опять слишком много говорю. Ничего не могу с этим поделать.
— Ты не изменилась, Люси.
— Нет, Коуп, изменилась. Ты даже не поверишь, насколько сильно я изменилась.
Наши взгляды встретились, впервые с того момента, как я вошел в комнату. Читать мысли по глазам у меня не получается. Я видел слишком много хороших лжецов, чтобы верить тому, что вижу в глазах. Но Люси пыталась мне что-то рассказать, какую-то историю, полную боли.
И я не хотел никакой лжи между нами.
— Ты знаешь, чем я сейчас занимаюсь?
— Ты прокурор округа. Я прочла это в Интернете.
— Точно. Поэтому у меня есть доступ к самой разной информации. Один из моих следователей проверил тебя.
— Понятно. Значит, тебе известно, что я садилась за руль в пьяном виде.
Я промолчал.
— Я много пила, Коуп. И сейчас пью. Но больше не сажусь за руль.
— Не мое дело.
— Разумеется, не твое. Но я рада, что ты мне сказал. — Она откинулась на спинку стула, положила руки на колени. — Так расскажи мне, что случилось, Коуп.
— Несколькими днями раньше два детектива с Манхэттена показали мне неопознанный труп мужчины. Я думаю, это тело Джила Переса. Ему было под сорок.
У Люси от удивления вытянулось лицо.
— Наш Джил?
— Да.
— Он был жив все эти годы?
— Вероятно.
Люси покачала головой.
— Ты сказал его родителям?
— Полиция привезла их на опознание.
— Что они сказали?
— Они сказали, это не Джил. Джил умер двадцать лет назад.
Люси откинулась на спинку стула.
— Ну и ну. — Она забарабанила пальцами по нижней губе. Эту ее привычку я помнил по летнему лагерю. — И что Джил делал все это время?
— Подожди, ты не собираешься спросить меня, откуда такая уверенность, что это он?
— Разумеется, ты уверен. Иначе не опознал бы его. А родители Джила или солгали, или, что более вероятно, не узнали его.
— Да.
— А что думаешь ты?
— Точно сказать не могу, но склоняюсь к тому, что они солгали.
— Мы должны встретиться с ними.
— Мы?
— Да. Что еще ты узнал о Джиле?
— Не много. — Я уселся поудобнее. — А что случилось с тобой?
— Мои студенты писали анонимные сочинения. И в одном достаточно точно излагались события той ночи.
Я подумал, что ослышался:
— В студенческом сочинении?!
— Да. Многое соответствовало действительности. Как мы пошли в лес. Как стали обниматься. Как услышали крики.
— И это написал в сочинении один из твоих студентов? — Я все еще не понимал.
— Да.
— И ты понятия не имеешь, кто именно?
— Да.
Я задумался.
— Кому известна твоя настоящая фамилия?
— Точно сказать не могу. Но я сменила ее официально. Выяснить не так уж и трудно.
— И когда ты получила это сочинение?
— В понедельник.
— То есть на следующий день после убийства Джила.
Мы вновь помолчали, обдумывая новую информацию.
— Сочинение у тебя здесь?
— Я сделала тебе копию.
Через стол она протянула мне несколько листков. Я прочитал текст. Прошлое вернулось. Я стал тем самым загадочным П. Положив листки на стол, посмотрел на Люси:
