— Не понимаю. Почему Айра его убил?
— Полагаю, по той же причине он пытался убить и вас. Вы оба спустя двадцать лет пытались восстановить события той ночи в лагере. Мистер Силверстайн этого не хотел.
Я попытался сложить два и два.
— То есть он убил Марго Грин и Дуга Биллингэма?
— Возможно.
— А как же Уэйн Стюбенс?
— Можно предположить, что они действовали в паре. Не знаю. Мне известно одно — Айра Силверстайн убил моего парня. И еще: пистолет, из которого Айра ранил вас. Он того же калибра, как и тот, из которого стреляли в Джила Переса. Мы проводим баллистическую экспертизу, но результат я и так знаю. Плюс кровь на заднем сиденье «жука», пленки камеры наружного наблюдения… Этого более чем достаточно. Но, как вы знаете, Айра Силверстайн мертв, а покойника очень трудно судить. Что же касается того, что сделал или не сделал Айра Силверстайн двадцатью годами раньше… — Йорк пожал плечами. — Да, мне это тоже интересно. Но вести это расследование будет кто-то другой.
— Вы поможете, если возникнет необходимость?
— Конечно. С удовольствием. А когда вы со всем разберетесь, почему бы вам не приехать в город? Я угощу вас обедом со стейком.
— Договорились.
Мы пожали друг другу руки.
— Я должен поблагодарить вас. Вы спасли мне жизнь.
— Да, поблагодарить вы можете. Но не думаю, что ваш спаситель — я.
Я вспомнил глаза Айры, его решимость убить меня. Йорк это тоже видел. И спас меня скорее голос Люси, чем пистолет Йорка.
Детектив отбыл. В больничной палате я остался один. Если на свете и есть более тоскливые места, то я таких не знаю. Я подумал о Джейн, моей храброй, мужественной Джейн, которую приводило в ужас только одно — одиночество в больничной палате. Я оставался с ней на ночь. Спал на кресле, которое раскладывалось, превращаясь в самую неудобную кровать на земле. Только тогда Джейн дала слабину — в первые две недели, проведенные в больнице. Она схватила меня за руку и, прилагая все силы, чтобы изгнать из голоса отчаяние, прошептала: «Пожалуйста, не оставляй меня здесь одну».
Я не оставил. Тогда. Это произошло гораздо позже, когда она вернулась домой, где и хотела умереть, потому что сама мысль о возвращении в такую вот больничную палату убивала…
Теперь пришла моя очередь. Я лежал в палате один. Меня это особенно не пугало. Моей жизни ничто не угрожало. А если бы? Кто оказался бы рядом в критический момент? Кого бы я, открыв глаза, хотел увидеть у больничной койки? Прежде всего в голове сверкнули два имени: Грета и Боб. Когда в прошлом году я полоснул себе ножом по руке, Боб отвез меня в больницу, а Грета взяла на себя заботы о Каре. Они были моей семьей, единственными оставшимися у меня близкими родственниками. Но теперь наши пути разошлись.
Я вспомнил, что в последний раз лежал в больнице в двенадцать лет. После ревматической атаки. Такое и в те времена случалось редко, сейчас — еще реже. Я провел в больнице десять дней. Ко мне приходила Камилла. Иногда она приводила с собой подружек, поскольку знала, что меня это отвлечет. Мы много играли в боггл.
[48]
Мальчикам Камилла нравилась. Она приносила с собой кассеты, которые они записывали для нее, и в палате звучала музыка таких групп, как «Стили Дэн», «Супертрэмп» и «Добби Бразерс». Камилла говорила мне, какие группы — классные, а какие — отстой, и я равнялся на ее вкус, как на Святое Писание.
Страдала ли Камилла в ту ночь?
Этот вопрос не давал мне покоя. Что с ней сделал Уэйн Стюбенс? Связал ее и мучил, как Марго Грин? Она сопротивлялась, и он изрезал ее ножом, как Дуга Биллингэма? Похоронил ли он ее живой, как тех своих жертв в Индиане и Виргинии? Какую боль пришлось вытерпеть Камилле? Насколько мучительной была ее смерть?
А теперь… возник новый вопрос: неужели Камилле удалось выбраться из леса живой?
Я подумал о Люси. Подумал, что она испытывала, наблюдая, как любимый отец пускает себе пулю в рот, гадая, почему так вышло. Мне хотелось быть с ней, что-то сказать, как-то утешить.
В дверь постучали.
— Войдите.
Я ожидал увидеть медсестру. Но вошла Мьюз. Я ей улыбнулся. Рассчитывал на ответную улыбку, но ее лицо более всего напоминало каменную маску.
— Почему ты такая мрачная? — спросил я. — У меня все хорошо.
Она подошла к кровати. Выражение лица не изменилось.
— Я же говорю…
— Я виделась с врачом. Он сказал, ты можешь даже не оставаться на ночь.
— А отчего такое лицо?
Мьюз пододвинула стул к кровати, села.
— Нам нужно поговорить.
Видеть такое лицо у Лорен Мьюз мне уже приходилось.
Оно выглядело так, когда охота близилась к завершению. Его выражение означало: «Сейчас я прижму говнюка». Оно словно говорило: «И не вздумай врать, я тебя раскушу». Я видел, как Мьюз смотрела на убийц, насильников, угонщиков автомобилей и бандитов. А теперь точно так же — и на меня.
— В чем дело?
Ее лицо не смягчилось.
— Как прошла встреча с Райей Сингх?
— Мы не ошиблись в предположениях. — Я пересказал ей наш разговор с Райей, хотя последующие события отодвинули красотку на второй план. — Но есть новость поважнее: ко мне приходила Гленда Перес. Она сказала, что моя сестра жива.
Я увидел, как что-то изменилось в ее лице. Она, конечно, старалась ничем себя не выдать, но я по праву считал себя хорошим физиономистом. Говорят, правда отражается на лице с десятую долю секунды. Но я уловил этот момент. Мои слова не удивили Мьюз, но определенно потрясли.
— Что происходит, Мьюз?
— Сегодня я разговаривала с шерифом Лоуэллом.
Я нахмурился:
— Он еще не на пенсии?
— Нет.
Я собирался спросить, для чего она вышла на шерифа, но, как человек дотошный, она просто не могла не связаться с тем, кто вел расследование тех убийств. Возможно, этим отчасти объяснялась и ее подозрительность по отношению ко мне.
— Позволь высказать догадку. Он думает, я солгал относительно событий той ночи.
От Мьюз я не услышал ни «да», ни «нет».
— Это странно, не так ли? То, что ты ушел с дежурства именно в ночь убийства.
— Ты знаешь почему. Ты прочитала эти сочинения.
— Да, прочитала. Ты ушел в лес со своей подружкой. А потом ты не хотел втягивать ее в неприятности.
— Совершенно верно.
— Но в этих сочинениях сказано о крови на твоей одежде. Это тоже правда?
