Я пошел по Ливингстон-авеню, двигаясь по направлению к средней школе, соседствовавшей с публичной библиотекой, окружным судом и полицейским участком. Чувствуете систему? Все четыре здания были построены из одного и того же кирпича, в одно и то же время и, по-видимому, одним и тем же архитектором. Они казались ближайшими родственниками. Я вырос в этих краях: в детстве брал в библиотеке книжки Клайва Льюиса и Мадлен Ленгл, в восемнадцать лет пытался опротестовать в окружном суде штраф за превышение скорости, а в самом большом из заведений провел школьные годы вместе с шестью сотнями таких же подростков.
Я обогнул здания, описав полукруг, а затем свернул направо. Вот и баскетбольное поле с ржавыми кольцами на щитах. Слева были теннисные корты. В школе я играл в теннис, и неплохо, но мне не хватало спортивного духа. Проигрывать я, конечно, не любил, но и выиграть не слишком старался.
– Уилл!
Я повернулся и похолодел. Одежда была не та – джинсы в обтяжку, туфли на платформе в стиле семидесятых и короткая тесная блузка, открывавшая плоский живот с проколотым пупком. Но лицо и волосы… На мгновение я отвел глаза. Джули Миллер…
– Я знаю, – кивнула Кэти. – Как будто встретил привидение, да?
Я посмотрел на нее.
– Ты прямо как мой отец, – сказала она, засунув миниатюрные ручки в карманы тесных джинсов. – Он до сих пор не может смотреть на меня без слез.
Я не знал, что ответить. Кэти подошла ближе. Перед нами было здание школы.
– Ты тоже училась здесь?
– Окончила месяц назад.
– Ну и как?
Она пожала плечами:
– Рада, что все это позади.
В солнечном свете здание школы казалось каким-то холодным и напоминало тюрьму. Школа есть школа… Меня там любили. Я был вице-президентом совета учеников и капитаном теннисной команды. Со мной учились мои друзья. Но как я ни старался вспомнить что-нибудь приятное, ничего не получалось. Все портило постоянное ощущение какой-то незащищенности. Школьные годы – это непрерывная борьба. Постоянно нужно выживать, самоутверждаться, что-то преодолевать. В школе я не был счастлив. Думаю, так оно и должно быть.
– Прими мои соболезнования, – сказала Кэти.
– Спасибо.
Она достала из заднего кармана пачку сигарет и предложила мне. Я отрицательно покачал головой и, наблюдая, как она закуривает, с трудом подавил желание прочитать воспитательную лекцию. Кэти смотрела по сторонам, избегая встречаться со мной взглядом.
– Ты знаешь, я ведь родилась случайно. Поздний ребенок… Джули была уже в старших классах. Родителям сказали, что они больше не смогут иметь детей. А потом… – Она пожала плечами. – Меня никто не ждал.
– Не похоже, чтобы кто-нибудь из нас был так уж тщательно спланирован, – улыбнулся я.
Она засмеялась, и я невольно сжался. Это был смех Джули – точно такой же, постепенно затихающий.
– Извини моего отца, – сказала Кэти. – Он просто испугался, когда увидел тебя.
– Мне не стоило туда идти.
Она глубоко затянулась – слишком глубоко – и искоса посмотрела на меня.
– А почему ты приходил?
– Не знаю, – подумав, ответил я.
– Я тебя видела. Увидела, как только ты свернул за угол. Так странно. Я еще маленькой часто смотрела, как ты идешь к нам. Из своей спальни. Я ведь сплю там же; получается, будто вернулось прошлое. Странно…
Я посмотрел направо. Сейчас улица была пуста. Но в прежние годы там обычно стояли машины и родители ждали детей, чтобы забрать их из школы. И я хорошо помню, как мама приезжала за мной в своем старом красном «фольксвагене». Она ждала, читая журнал, потом звенел звонок, и я бежал к ней. Когда она поднимала голову, почувствовав, что я близко, на ее губах расцветала улыбка. Та самая ослепительная улыбка Солнышка, идущая из глубины сердца… Я вздрогнул, внезапно осознав, как будто упершись в стену, что теперь никто и никогда мне так не улыбнется.
Хватит, подумал я: это место, ожившая Джули в виде Кэти, воспоминания… Достаточно.
– Ты хочешь есть? – спросил я.
– Да, пожалуй.
Ее старенькая «хонда» стояла неподалеку. Заднее стекло было увешано безделушками, в салоне стоял густой запах жевательной резинки и фруктового шампуня. Я не узнал музыку, гремевшую из колонок, но она меня вполне устроила.
Мы заехали в традиционную нью-джерсийскую забегаловку на шоссе номер 10. Над стойкой висели портреты местных знаменитостей, в каждой кабинке стоял свой музыкальный автомат, а меню по длине превышало роман Тома Клэнси. Человек с густой бородой, источавший не менее густой запах дезодоранта, осведомился, сколько нас. Мы ответили, что двое. Кэти потребовала столик для курящих. Я не думал, что такие еще существуют. Но очевидно, крупные заведения несколько отставали от современных веяний.
– После того, как ты прошел мимо нашего дома, – сказала Кэти, – я поехала на кладбище.
Официант наполнил наши бокалы минеральной водой. Кэти глубоко затянулась и, откинувшись на спинку стула, выпустила вверх струю дыма.
– Я не ходила туда много лет. А увидев тебя, почему-то почувствовала, что должна там побывать.
Она по-прежнему не смотрела на меня. Это часто бывает с детьми у нас в приюте. Они избегают встречаться с вами взглядом. Я не настаиваю: это не так уж важно. Конечно, я стараюсь смотреть им в глаза, хотя знаю по опыту, что значение такого контакта часто переоценивают.
– Я уже почти забыла Джули: смотрю на фотографии и не пойму – помню я что-то или мне это кажется. Думаю, к примеру, что помню, как мы катались на аттракционах в парке, а потом вижу снимок и уже сомневаюсь – вспомнила я что-то на самом деле или только фотографию. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Думаю, что да.
– После того, как ты ушел, я просто не могла сидеть дома. Отец бесился, мама плакала. Мне надо было уйти.
– Я не хотел никого расстроить.
Кэти махнула рукой:
– Все нормально. Это, пожалуй, даже к лучшему – им полезно. А то мы вечно ходим вокруг этого на цыпочках. Просто бред какой-то… Иногда мне хочется… хочется просто заорать: «Она умерла!» – Она подалась вперед. – Знаешь, что самое смешное?
Я покачал головой.
– Они ничего не поменяли в подвале. Те же кушетка и телевизор. Драный ковер. Тот старый чемодан, за которым я всегда пряталась… Все осталось так, как было. Никто ими не пользуется, но все так и стоит. И комната для стирки там же – постоянно приходится ходить мимо. Понимаешь? Вот как мы живем. Мы ходим на цыпочках, будто ждем, что пол вот-вот провалится и мы окажемся в этом подвале.
Кэти с шумом затянулась. Я молча смотрел на нее. Я уже упоминал, что никогда раньше не задумывался, как отразилась на Кэти Миллер смерть ее сестры. Думал о ее родителях, о том, почему они не переехали… С другой стороны, я так и не смог понять, почему не уехала и наша семья. Видимо, это то, о чем я уже говорил: они обретали утешение, растравляя свои раны. Страдали, чтобы не дать себе забыть. Родители Кэти – еще более яркий пример. Но я ни разу не попытался представить себе, каково было самой Кэти расти среди этих руин, все время ощущая рядом, в самой себе, призрак сестры, так похожей на нее. Я взглянул на Кэти, как будто впервые ее увидел. Ее глаза, полные слез, продолжали метаться по сторонам, как испуганные птицы. Я взял Кэти за руку, так похожую на руку сестры. И прошлое снова навалилось на меня, не давая вздохнуть.
