– Привет, Мэтт.
Обеими руками он держал руль и говорил через микрофон – это всегда производит странное впечатление, точно какой-то сумасшедший болтает сам с собой. Когда говоришь по телефону, надо держать его в руке.
– У меня к тебе один вопрос.
– Слушаю.
– Ты не знаешь, в каком отеле остановилась Оливия?
Она не ответила.
– Джейми?
– Да. Могу посмотреть, если ты подождешь немножко. Есть тут один номер, она оставила на тот случай, если вдруг у какого клиента возникнет что-нибудь срочное.
Главное, чтобы Джейми не уловила отчаяния в его голосе. Если он скажет, что пытался дозвониться жене и нарвался на автоответчик, Джейми удивится, почему он просто не мог подождать, пока Оливия ему перезвонит. Он пытался сочинить какой-нибудь убедительный предлог.
– Да, знаю, – произнес Мэтт. – Но я хотел послать цветы. Сделать сюрприз.
– О, понимаю! – В ее голосе энтузиазма не звучало. – По какому-то особому поводу?
– Нет. – Затем он небрежно добавил: – Но черт побери, медовый месяц у нас все продолжается. – И фальшиво хохотнул.
Неудивительно, что Джейми не засмеялась в ответ. Возникла долгая пауза.
– Ты еще там? – спросил Мэтт.
– Да.
– Так где она остановилась?
– Ищу, ищу. – Он слышал приглушенное щелканье по клавиатуре компьютера. – Мэтт?
– Да?
– Тут у меня еще звонок. Давай я сама тебе перезвоню?
– Конечно. – Ему уже совсем не нравилось все это. Он продиктовал Джейми номер своего мобильника и отключился.
Что, черт побери, происходит?!
Телефон завибрировал. Мэтт взглянул на определитель номера. Звонили из офиса. Роланда даже не потрудилась поздороваться.
– У нас проблемы, – с ходу заявила она. – Ты где?
– Только что свернул на автостраду.
– Разворачивайся. Езжай на Вашингтон-стрит. У Эвы хотят отобрать имущество.
Он чертыхнулся.
– Кто?
– Пастор Джил заявилась к ней с двумя своими сыновьями-громилами. Они угрожали Эве.
Пастор Джил. Женщина, известная своим неистовым религиозным рвением и довольно странными актами благотворительности, в результате которых она окружила себя толпой детишек, и они жили с ней до тех пор, пока на них приходили талоны на получение продуктов. Эти шайки часто совершали набеги на дома бедняков.
Мэтт резко свернул вправо.
– Еду! – бросил он в трубку.
Через десять минут он притормозил на Вашингтон-стрит. Район располагался неподалеку от Бранч-Брук-парка, ребенком Мэтт играл там в теннис. Он играл вполне прилично, родители даже ездили вместе с ним на турниры в Порт-Вашингтон на уик-энды. Мэтт попал в десятку самых перспективных теннисистов в возрасте до четырнадцати. Но семья перестала приезжать в Бранч-Брук. Мэтт не понимал, что происходило с Ньюарком. Ведь прежде там проживало вполне благополучное общество. Но постепенно, в пятидесятые и шестидесятые годы самые богатые его обитатели начали переезжать на окраины, что было вызвано вполне естественными причинами. Подобное происходило повсюду. И вот центр Ньюарка опустел. Те, кто переехал – пусть даже на несколько миль, – уже никогда не вернулись. Отчасти то было вызвано уличными волнениями в конце шестидесятых. Отчасти – просто расизмом. Но за всем этим стояло что-то еще, гораздо худшее, вот только Мэтт так и не понял, что именно.
Он вышел из машины. В этом районе проживали в основном афроамериканцы. И большинство его клиентов тоже были афроамериканцами. Мэтт немало размышлял на эту тему. В тюрьме он довольно часто слышал слово на букву «н».
[5]
Он и сам его произносил, чтобы не выделяться среди остальных, но со временем оно стало казаться ему менее отталкивающим, хотя более мерзостного прозвища для людей, не похожих на тебя, придумать невозможно.
В конце концов Мэтт был вынужден предать все, во что некогда верил, – в свободу и равенство окраин, в ложь о том, что цвет кожи ничего не значит. В тюрьме цвет кожи значил все. Здесь же, на свободе, практически то же самое, однако по форме иное, и цвет кожи по-прежнему означал почти все.
Он оглядел сцену действия, и в глаза сразу бросился интересный образчик граффити. На старой кирпичной стене кто-то вывел два слова огромными, высотой в четыре фута, буквами:
СУКИ ЛГУТ!
В иных обстоятельствах Мэтт не стал бы останавливаться и изучать это произведение изобразительного искусства. Сегодня сделал это. Буквы красные, наклонные. Даже если читать не умеешь, непременно ощутишь в этих словах ярость. Мэтт подумал об авторе надписи – интересно, что толкнуло его на подобный способ самовыражения? Может, это просто акт вандализма или первый шаг к чему-то более разрушительному и страшному?
Он двинулся к дому, где проживала Эва. Возле него стоял загруженный до отказа «мерседес» пастора Джил. Один из ее сыновей дежурил возле машины – стоял, скрестив руки на груди. Лицо у него было хмурое. Мэтт оглядел окрестности. Все соседи высыпали из домов и околачивались поблизости. Чей-то малыш двух лет сидел на старой газонокосилке. Видимо, ее использовали в качестве прогулочной коляски. Мать что-то бормотала себе под нос. Люди смотрели на Мэтта – белый человек для них, конечно, не новость, однако любопытно, зачем он забрел в их края. Сыновья пастора Джил грозно уставились на него. Улица притихла. Прямо как в вестерне. Зеваки приготовились к шоу.
– Что вы тут делаете? – спросил Мэтт.
Братья, очевидно, были близнецами. Один следил за Мэттом, другой грузил коробки в «мерседес». Мэтт даже глазом не моргнул, продолжая улыбаться, подходил все ближе и ближе.
– Хочу, чтобы вы прекратили это. Немедленно.
– А ты кто такой?
Вышла пастор Джил. Взглянула на Мэтта, тоже нахмурилась.
– Не имеете права выбрасывать ее на улицу, – произнес Мэтт.
Пастор Джил откинула его надменным взглядом.
– Эта резиденция принадлежит мне.
– Нет, не вам. Государству. Вы лишь претендуете на жилье для устройства в нем благотворительного приюта для малолеток.
– Эва не желает соблюдать правила.
– Какие именно?
– Мы религиозная организация. У нас строгие моральные принципы. Эва нарушила их.
– Каким образом?
Пастор Джил усмехнулась:
– Боюсь, это не вашего ума дело. Как, кстати, ваша фамилия?
Ее сыновья обменялись выразительными взглядами. Один поставил коробку с вещами Эвы на землю. И оба развернулись к нему. Мэтт указал на «мерседес» пастора:
– Неплохая тачка.
Братья двинулись к нему. Один вышагивал набычив шею. Другой сжимал и разжимал кулаки. Мэтт напрягся и почувствовал, как в ушах зашумела кровь. Странно, но гибель Стивена Макграта – результат досадной «промашки» – не научила его бояться насилия. Если бы той ночью он вел себя более агрессивно… Впрочем, какое теперь это имеет значение? Мэтт получил важный урок физического противостояния: тут никто ничего не может предсказать. Обычно побеждает тот, кто нанес первый удар. Обычно побеждает более крупный и сильный. Но если уж драка разгорелась и глаза дерущихся слепит ненависть, произойти может все, что угодно.
