Девять лет назад Мэтт провел первую ночь в этой комнате в качестве свободного человека. Берни привез его к себе домой. Марша встретила сдержанно, но вежливо. Теперь, оглядываясь назад, он понимал, что причины для подобного поведения имелись. Ведь ты переезжаешь в такой дом как раз с целью оградиться от людей, подобных Мэтту. Даже если знаешь, что он невиновен, считаешь его хорошим, просто оступившимся парнем. И тебе вовсе не хочется, чтобы в твою жизнь входил бывший заключенный. Он вирус, носитель опасного заболевания. У тебя дети. Ты желаешь защитить их. И тебе, как и Лэнсу Баннеру, хочется верить, что законы могут оградить порядочных людей от подобных типов.
Мэтт часто вспоминал старого своего друга Даффа. Одно время он казался крутым парнем. Теперь же Мэтт думал иначе. Сейчас он запросто мог надрать Даффу задницу где-нибудь в укромном уголке. Нет, он не хвастался и не гордился этим. Это просто факт, против него не попрешь. И его дружки, считавшие себя крутыми, тоже своего рода даффы, Господи, да они и понятия не имеют, что значит быть по-настоящему крутым!
Но сам Мэтт, успевший стать в тюрьме крутым, первую ночь на свободе проплакал в этой комнате. Он и сам толком не понимал, почему плачет. В тюрьме ни разу не проронил ни слезинки. Кое-кто мог бы решить, что Мэтт просто боялся показать свою слабость в столь ужасном месте, как тюрьма. Отчасти так. Наверное, он просто «открыл клапан» и выплакался за все последние четыре года.
Однако Мэтт думал иначе.
Истинная причина, как он подозревал, крылась в страхе и неверии. Он никак не мог поверить, что наконец свободен, тюрьма позади. Все это казалось жестокой шуткой, чистая теплая постель – иллюзией. Скоро они явятся за ним и запрут в темнице уже навсегда.
Мэтт немало читал о том, как дознаватели и захватчики заложников ломают волю человека, делая вид, будто ведут его на казнь. Это срабатывало, однако Мэтт считал, что гораздо более эффективный способ заставить человека расколоться кроется в обратном. Надо сделать вид, что его отпускают на свободу. Человек одевается, ему говорят, что он свободен, надевают на глаза повязку и вывозят. Катают вокруг тюрьмы, а потом вновь заводят в нее, снимают повязку. И он видит, что оказался там же, где был, никакая свобода ему не светит, это жестокий розыгрыш.
Примерно так чувствовал он себя тогда.
Мэтт сидел на той же двуспальной кровати. Оливия стояла к нему спиной. Голова опущена, но плечи, как всегда, держит гордо, прямо. Ему очень нравились ее плечи, узкая трапециевидная спина, нежные бугорки мышц, гладкая кожа.
Мэтт испытывал желание сказать ей: «Знаешь, давай забудем все это. Я не хочу ничего знать. Ты сказала, что любишь меня, я единственный в твоей жизни мужчина, которого ты любила по-настоящему. Этого достаточно».
Когда они приехали, вышла Кайра, поздоровалась с ними во дворе. Вид у нее был озабоченный. Мэтт вспомнил, как она поселилась в гараже. Заметил тогда, что она напоминает ему Фонз.
[14]
Кайра понятия не имела, о чем это он. Странно, о каких вещах думает и вспоминает человек, когда напуган. Марша тоже смотрела встревоженно, особенно когда увидела повязку на голове Мэтта и то, как он неуверенно шагает к двери. Но Марша слишком хорошо знала своего деверя, сообразила, что теперь не время для расспросов.
Молчание нарушила Оливия:
– Можно тебя спросить?
– Да, конечно.
– По телефону ты говорил о каких-то снимках и видео.
– Да.
– Могу я посмотреть?
Мэтт достал телефон, протянул ей. Оливия повернулась и взяла мобильник, стараясь не прикасаться к мужу. Защелкала кнопками. Он следил за выражением ее лица. Она сосредоточенно хмурила брови, ему так хорошо была знакома эта гримаска. Голова склонена набок, Оливия делала так всегда, находясь в недоумении.
– Не понимаю, – пробормотала она.
– Это ты? – спросил он. – В парике?
– Да… Но все было по-другому.
– Что все?
Оливия не сводила взгляда с экрана мобильного телефона. Нажала кнопку и просмотрела все изображение сначала. Удрученно покачала головой:
– Что бы ты про меня ни думал, я никогда тебя не обманывала. А этот мужчина? На нем тоже был парик. Видимо, хотел выглядеть как тот парень на фотографии.
– Я это понял.
– Как?
Мэтт показал ей серое небо за окном, кольцо на пальце. Рассказал, как вместе с Сингл они увеличивали изображение в ее кабинете.
Оливия присела рядом. Она была потрясающе красива.
– Так ты знал.
– Что?
– В глубине сердца, несмотря на все эти мерзкие картинки, ты знал, понял, что я тебе не изменяла.
Мэтту захотелось обнять ее, крепко-крепко. Но он сдержался и промолвил:
– Прежде чем начнешь рассказывать, хочу задать тебе пару вопросов. Согласна?
Оливия кивнула.
– Ты беременна?
– Да, – ответила она. – И прежде чем задашь следующий вопрос, скажу сама. Это твой ребенок.
– Тогда мне плевать на все остальное. Если не желаешь говорить, не надо. Сбежим куда-нибудь и начнем все сначала. Оставим это, мне все равно.
Оливия печально покачала головой:
– Сбежать у меня не получится, Мэтт. – Она выглядела такой измученной. – К тебе это тоже относится. И потом, как же Итон и Пол? Марша?
Да, конечно, она права. Вот только Мэтт не мог подобрать нужных слов. Пожал плечами и пробормотал:
– Я не хочу ничего менять.
– Я тоже. И если бы могла сама как-то выкрутиться, непременно сделала бы это. Но я не могу. Я боюсь, Мэтт! Никогда в жизни мне не было так страшно!
Оливия повернулась к нему. Обняла за шею, притянула к себе, наклонилась и поцеловала в губы. Мэтт хорошо знал этот поцелуй. Он означал прелюдию. Несмотря на все происходящее, его тело среагировало. Словно запело. В поцелуе ощущался голод. Оливия придвинулась еще ближе, прижалась к нему. Он закрыл глаза.
Оливия слегка изменила позу, и вдруг бок Мэтта пронзила боль. Сломанное ребро… Он замер. А легкий стон заставил Оливию остановиться. Она разжала руки, отпустила его. Теперь она смотрела в сторону.
– Все, что я рассказывала о себе, – начала Оливия, – ложь.
Мэтт молчал. Он сидел и ждал продолжения.
– Я родилась не в Нортуэйзе, штат Виргиния. Ни в какой колледж не ходила, даже среднюю школу не закончила. И отец мой не был никаким врачом, честно говоря, я вообще не знаю, кто мой отец. У меня никогда не было няни Кэсси. Я все выдумала.
За окном по улице проехала машина, фары на миг осветили стену. Мэтт сидел неподвижно и прямо.
– Моя мать была законченной пьяницей и наркоманкой. Она сдала меня в приют, когда мне исполнилось три. А два года спустя умерла от передозировки. После этого я кочевала из одного приюта в другой. Ты не представляешь, что это такое – сиротские приюты. Впрочем, лучше тебе не знать. Когда мне исполнилось шестнадцать, я сбежала и оказалась в окрестностях Лас-Вегаса.
