— Почему? — спросила Кэролайн.
— Что?
— Почему кока с лимоном?
— Лимон помогает убрать сладковатый привкус.
— Нет, почему именно кока?
Я пожал плечами.
— О, не знаю. Наверно, просто не в настроении пить перье. К тому же необходимо немного взбодрить организм, а в коке есть и сахар и кофеин.
— Ты что, нарочно придуриваешься, Берн?
— Не понял? А-а… Ты удивляешься, почему я решил обойтись без спиртного?
— Именно.
Я снова пожал плечами.
— Да так. Без особых причин.
— Хочешь попробовать забраться в музей, да? Но это же безумие!
— Знаю. И вовсе не собираюсь пробовать. Но уже предчувствую, что вечер предстоит сложный, и хочу быть в форме. Вот и все.
— А я предчувствую, что мне не мешало бы пропустить пару рюмашек.
— На здоровье.
— Уже не говоря о том, что, если мне сию секунду не принесут хотя бы одну, я просто подохну! А, ну, наконец-то!.. — воскликнула она, и на столе появились заказанные напитки. — Передайте, что они могут начинать смешивать вторую порцию, — сказала она официантке, — потому как интервал не должен быть слишком большим.
— Так вам повторить?
— Только еще один мартини, — ответила она. — А он весь вечер будет посасывать водичку. Ну, скажи, Берни, разве мамочка не говорила, что пить газировку вредно?
Я выдавил лимон в коку, размешал и отпил глоток.
— А ты заметил, как она рассмеялась? — спросила Кэролайн. — Люблю девушек с чувством юмора.
— И с шикарной оснасткой.
— Да, и с этим тоже. Вообще, о разных изгибах и формах написано и сказано просто уйма, пусть даже этот твой Мондриан верил только в прямые линии и цвета основного спектра. Ты считаешь, он был гением?
— Возможно.
— Кто знает, может, и был. Но если уж выбирать, что повесить на стенку, то честно скажу, я вполне довольна моей литографией Шагала.
— Забавно…
— Что забавно?
— Чуть раньше, — сказал я, — ну, стоя перед этой самой картиной, я вдруг подумал: как бы замечательно она смотрелась в моей квартире.
— Где?
— Над диваном. Прямо в центре, над самым диваном.
— Правда?.. — Она зажмурилась, пытаясь представить. — Картина, которую мы только что видели? Или та, другая, из квартиры Ондердонка?
— Которую только что видели. Но и другая тоже, думаю, смотрелась бы неплохо.
— Над диваном?
— Да.
— А знаешь, пожалуй, ты прав. Она действительно будет шикарно выглядеть у тебя в квартире, — сказала она. — И когда вся эта заварушка кончится, знаешь, что мы с тобой должны сделать в первую очередь, Берн?
— Ага, — ответил я. — Отсидеть от одного до десяти.
— От одного до десяти?
— Лет. В тюрьме.
— О-о… — протянула она и пренебрежительно отмахнулась, показывая свое отношение к петенциарной системе в целом. — Нет, я серьезно, Берн. Когда все это закончится, ты сядешь и сам нарисуешь себе Мондриана и повесишь картину над диваном.
— О, перестань!
— Да нет, я правда серьезно! Ну, подумай сам, Берн. То, что в свое время делал этот старина Пит, вовсе не трудно повторить. Ладно, согласна, он был гением, потому что первым придумал все эти полоски и цвета, и пропорции были у него само совершенство и соответствовали целой системе философских взглядов, не знаю, правда, каких именно, но что с того? Ведь если ты задашься одной-единственной целью, сделать копию для своей квартиры, неужели уж так сложно следовать его размерам, скопировать цвета и просто нарисовать ее, и все дела? Нет, я хотела сказать не «нарисовать», никаким рисунком здесь и не пахнет. Никаких полутонов, никаких светотеней. Просто белое полотно, а на нем черные линии и цветные пятна. Неужели для того, чтоб написать такую картину, нужно десять лет проторчать за мольбертом в институте изобразительных искусств?
— Что за дурацкая идея, — заметил я. — И потом, это наверняка сложнее, чем кажется на первый взгляд.
— Все сложнее, чем кажется на первый взгляд. Думаешь, так просто сделать хороший груминг какой-нибудь там ши-тцу.
[28]
Нет, это тоже сложнее, чем кажется, однако для того вовсе не обязательно быть гением. Где этот твой набросок? Неужели, зная размеры, ты не сумеешь изобразить то же самое красками на полотне?
— Единственное, что я точно сумею, так это раскрасить стену малярным валиком, не более того.
— Тогда зачем ты делал наброски?
— Затем, что кругом развелось слишком уж много картин, — ответил я. — И если не поставить рядом, различить я их просто не в состоянии. Мондриан Мондрианом, но я подумал, что набросок может сослужить службу при идентификации. Если, разумеется, увижу когда-нибудь еще одну его картину, помимо той, что висит у Хьюлетта. Но сделать этого я не могу.
— Что не можешь?
— Написать копию с Мондриана. Я вообще не понимаю, как это он умудрился создать такой шедевр. Все эти черные линии — такие прямые и острые, словно лезвие ножа. Как это у него получилось, ума не приложу.
— Ну, по всей вероятности, тут нужна твердая рука.
— Не только. К тому же я понятия не имею, какие нужно купить краски, уж не говоря о том, как их смешивать.
— Но можно научиться!
— Нет, такую работу может сделать только художник, — сказал я.
— Конечно. Если знаешь технику и…
— Жаль, что мы не успели использовать технику Тернквиста. Он был художником и обожал Мондриана.
— Он, слава богу, не единственный в Нью-Йорке художник. Если уж ты задался целью повесить Мондриана над диваном и не хочешь написать картину сам, уверена, найти кого-нибудь не проблема.
— Я не говорю о Мондриане для личного пользования.
— Разве? О!..
— Именно.
— Так ты хочешь…
— Именно.
— Куда запропастилась эта чертова официантка? Да человек может запросто от жажды помереть, пока она…
— Вот она, идет.
— Слава Богу. Нет, не думаю, что это сработает, Берн. Я ведь говорила о картине, которая будет хорошо смотреться над твоим диваном, а не о том, чтобы одурачить экспертов. Кроме того, где найти художника, которому можно доверять?
— Да, это проблема.
Подошла официантка и поставила перед Кэролайн новую порцию мартини. Окинула взглядом мой бокал с кокой, еще наполовину полный. Или наполовину пустой, на взгляд пессимиста.
