Я продолжал искать — в надежде на то, что Фэйрберн, Гулливер, присутствует здесь, хотя, может, не совсем на своем месте, но его не оказалось, и я даже не сильно удивился. Ничто не достается легко, не так ли?
Я собирался приступить к более тщательным розыскам папки Гулли Фэйрберна, но сначала сделал то, что надо было сделать с самого начала, до того, как лезть в шкаф. Я направился к спальне — убедиться, что действительно один в номере.
Дверь спальни оказалась приоткрыта на несколько дюймов. Я толкнул ее и вошел внутрь. Шторы тут тоже были плотно задернуты, и при выключенном фонарике здесь было темно, как в брюхе коровы. Воздух насквозь пропитан застоявшимся табачным дымом.
Запах дыма перебивал все остальные запахи — постели, пудры и одеколона. И еще чувствовался тот, другой запах, причем сильнее, чем в кабинете. Я сморщил нос, но мне все еще никак не удавалось его идентифицировать.
Может, папка Фэйрберна лежит на ночном столике. Желание, несомненно, отец мысли: мне хотелось поскорее схватить ее и убраться куда подальше, но похоже, на это мало надежды. Может, Ландау сидит в постели с чашкой горячего шоколада, размышляя над письмами от ее самого знаменитого клиента. Может, она тешит себя воспоминаниями либо мечтает, сколько денег ей принесут эти письма.
Я был совершенно уверен, что в спальне никого нет — я не слышал дыхания, не чувствовал присутствия другого человека, но тем не менее, включая фонарик, прикрыл его ладонью.
И тут же выключил, увидев на подушке голову в обрамлении светлых волос.
Я замер и затаил дыхание, пытаясь уловить какой-нибудь звук, означающий, что я потревожил ее сон. Но ничего не услышал и на цыпочках, стараясь не произвести ни малейшего шума, попятился в кабинет. Если папка лежит на ночном столике — а я этого не заметил, равно как и самого ночного столика, — если она там, то пусть там и остается. В мои планы не входило будить женщину. Если она откроет глаза и увидит меня, это может напугать ее до смерти. А если она закричит, это может напугать до смерти меня.
В кабинете я решил обследовать письменный стол. У стола было семь ящиков: по три в каждой тумбе и один посередине. Я открывал их один за другим, пока не наткнулся на запертый. Ящик, который стоит запирать, обычно оказывается тем самым, который стоит отпереть.
Замки в письменных столах никогда не были проблемой. Чуть сложнее при недостаточном освещении и если работаешь в перчатках, стараясь не произвести никакого шума, но тем не менее работа элементарная.
Я очень надеялся, что там не окажется пистолета. Оружие, если его ищешь, чаще всего оказывается в запертых ящиках письменных столов. Таким образом, первый шаг хозяина при самозащите — это вспомнить, куда он положил ключ.
Я никогда не любил оружие, и особенно не люблю то, которое можно найти в письменных столах. Оно лежит там для того, чтобы люди могли стрелять в грабителей, а против этого я протестую. Мне неприятна даже сама мысль об этом.
Я открыл ящик и не нашел пистолета, но и папки Фэйрберна тоже там не было. Если бы я располагал неограниченным временем, то запер бы его снова, но сейчас я этого делать не стал. Я открывал и закрывал другие ящики, бегло заглядывал внутрь, не находил Фэйрберна, впрочем, пистолетов тоже не находил, и…
Порох.
Вот чем здесь пахло. Порох, кордит — назовите как угодно. Здесь пахло так, как пахнет в помещении, где стреляли. Теперь я чувствовал этот запах совершенно отчетливо, в спальне пахло сильнее, я не слышал ее дыхания, а судя по тому, как она курит, дыхание у нее должно быть довольно шумным, и…
Я вернулся в спальню. Больше думая о быстроте, нежели о скрытности, подошел прямо к кровати. Дыхания по-прежнему не было слышно, а на таком расстоянии это означает, что его попросту нет.
Я протянул руку и прикоснулся ко лбу.
Она была мертва. Она была холоднее, чем полагается живому человеку, но все еще не комнатной температуры. Умерла она совсем недавно, но, во всяком случае, раньше, чем я положил руку ей на лоб. Если бы она пролежала здесь долго, в этом маленьком помещении я бы почувствовал запах не только табачного и порохового дыма.
А что я тебе говорил? — вскинулся внутренний голос. Разве я не говорил: труби отбой? Не предлагал сматывать удочки? Ты меня послушал? Ты хоть когда-нибудь меня слушаешь?
Я уже слушал, но не внутренний голос. Я слушал звуки, которые доносились из коридора. Я слышал шум шагов, причем его производило множество ног, страдающих плоскостопием. Еще я слышал голоса. Я слышал мужские голоса и стук в двери номеров. Я не мог разобрать, что они говорят, но сомневаюсь, что мне хотелось бы это услышать.
А вот кто-то уже стучит в мою дверь — ну, в дверь мисс Ландау — и громко кричит «полиция!» и «откройте!». Я догадался, что это полиция, и открывать дверь мне хотелось меньше всего на свете.
Раздвинув шторы, я выглянул в окно. Пожарной лестницы нет, улица лежит далеко внизу.
Я услышал поворот ключа в замке — универсального ключа, которым пользуются сотрудники отеля. К тому моменту, как дверь приоткрылась, я уже был в спальне. Цепочка задержала их, пока я путался в занавесках. Я распахнул окно, и — слава Богу и святому Дисмасу
[7]
— здесь была пожарная лестница.
Я выбрался на нее и захлопнул за собой окно на мгновение раньше, чем они ворвались в номер.
Глава 5
Пребывание мое на пожарной лестнице было недолгим. Я только пропустил освещенные окна на пятом и четвертом этажах. Освещенная комната не обязательно означает присутствие людей, но мне не хотелось тратить время на более тщательную проверку. Спускаясь дальше, я нашел наконец темную комнату на третьем этаже. Окно оказалось закрыто, но не заперто. Я открыл его, перебрался через подоконник и плотно закрыл за собой.
Задернув шторы, я включил свет и некоторое время постоял, переводя дыхание. Номер был занят — либо женщиной, либо мужчиной-трансвеститом, судя по набору косметики на подзеркальном столике. Кто бы это ни был, он явно отправился хорошо провести вечер в городе. Если внезапный приступ ностальгии не погонит ее прямиком в аэропорт, рано или поздно она вернется. Следовательно, я не могу оставаться здесь вечно, но на данный момент я в полной безопасности.
В полной безопасности и в чужом жилище. В таких обстоятельствах моя вторая натура обязательно начинает осматриваться в поисках чего-нибудь стибрить. Я нелегально проник в чужое помещение. Я там, где мне быть не полагается. Но если я уже здесь, почему бы что-нибудь не прихватить?
Например, серьги с ожерельем.
Если мне не положено их брать, какого черта они валяются на самом виду? То есть они лежали в шкатулке размером с ладонь, которая была засунута под трусы и лифчики во втором ящике гардероба. Ну, может, это и не означает «на самом виду», но все же…
