Словно в трансе следил я, как она разводит огонь. Я смотрел
на отблески пламени на ее голых ногах. Серая шерсть Моджо, тихо поедавшего обед
с тарелки, зажатой между лапами, припудрена легким снегом; то и дело он
поднимал ко мне глаза.
Мое тяжелое человеческое тело все еще горело от температуры,
но мне стало прохладнее, лучше, боль уже не была такой резкой, а озноб совсем
прошел. «Да, но зачем она все это для меня делает? Зачем? И что я могу для нее
сделать?» – подумал я. Однако, представив себе, что меня ждет впереди – погоня
за Похитителем Тел, – я почувствовал приступ паники. Я слишком болен,
чтобы уходить, мне предстоит провести здесь еще одну ночь.
Мы опять лежали обнявшись, дремали, пока на улице сгущались
сумерки, и в тишине раздавалось только тяжелое посапывание Моджо. Пылал огонь в
камине. В комнате было тепло и тихо. Казалось, во всем мире стало тепло и тихо.
Начался снегопад, и вскоре на землю опустилась мягкая, беспощадная ночная тьма.
Глядя на ее спящее лицо, вспоминая ее мягкий рассеянный
взгляд, я почувствовал себя ее защитником. Даже в ее голосе слышалась глубокая
грусть. Что-то в ней указывало на внутреннее смирение. Что бы ни случилось,
решил я, я не оставлю ее, пока не пойму, чем можно отплатить ей. К тому же она
мне нравилась. Мне нравился ее внутренний мрак, ее скрытая сторона, а также
простота ее речи и движений, искренность ее глаз.
Когда я в очередной раз проснулся, рядом опять был врач – вчерашний
молодой парень с желтоватой кожей и усталым лицом, хотя теперь у него был более
отдохнувший вид, а светлый халат сверкал чистотой и свежестью. Он приложил к
моей груди кусочек холодного металла и, видимо, слушал мое сердце, легкие или
еще какой-то внутренний орган в поисках необходимой информации. На руках его
были некрасивые скользкие резиновые перчатки. И он тихо разговаривал с Гретхен,
как будто меня там не было, о нескончаемых проблемах в больнице.
Гретхен оделась в простое синее платье, похожее, на мой
взгляд, на платье монашки, только оно было короче, а под ним – черные чулки.
Волосы ее, прямые и чистые, красиво спутались и напомнили мне сено, из которого
принцесса пряла золото в сказке про Румпельштильцхена.
Из глубин памяти всплыл образ Габриэль, моей матери. В то
жуткое, словно страшный сон, время, когда я превратил ее в вампира, она
обрезала свои золотые волосы, но за день, пока она спала сном смерти в склепе,
волосы отрасли снова, и она чуть не лишилась рассудка, когда их увидела. Я помню,
как не мог успокоить ее, она все кричала и кричала. Не знаю, почему я об этом
вспомнил, глядя на так понравившиеся мне волосы этой женщины. У нее с Габриэль
не было ничего общего. Ничего.
Наконец доктор закончил тыкать в меня прибором и слушать и
вышел с Гретхен совещаться. Проклятые смертные уши! Но я знал, что почти
здоров. И когда он возник передо мной и сказал, что теперь я «в порядке», нужно
только несколько дней отдохнуть, я тихо ответил, что всем этим обязан заботам
Гретхен.
На что он выразительно кивнул, издал несколько невнятных
звуков и потом вышел навстречу снегу; его машина с тихим ворчанием проехала по
переулку.
У меня прояснилось в голове и стало так хорошо, что
захотелось плакать. Вместо этого я выпил еще восхитительного апельсинового сока
и начал думать… вспоминать…
– Придется ненадолго тебя оставить, – сказала
Гретхен. – Мне надо купить продуктов.
– Да, и за продукты заплачу я. – Я положил руку ей на
запястье. Все еще слабым, охрипшим голосом я сказал ей об отеле, о том, что в
моем пальто остались деньги. Их хватит, чтобы оплатить не только уход за мной,
но и продукты; она должна взять их себе. Ключи где-то в моей одежде, объяснил
я.
Она повесила мою одежду на вешалки, и ключ действительно
оказался в кармане рубашки.
– Вот видишь? – усмехнувшись, сказал я. – Я
говорил тебе истинную правду.
Она улыбнулась, и ее лицо засветилось теплотой. Сказала, что
заедет в отель и привезет мои деньги, если я соглашусь полежать спокойно. Не
самая лучшая мысль – оставлять деньги валяться без присмотра, пусть даже в
хорошем отеле.
Я хотел ответить ей, но меня клонило в сон. Потом в окошко я
увидел, как она идет по снегу к машине. Увидел, как она забирается внутрь. Что
за сильная личность, очень крепкие руки и ноги, но светлая кожа, и есть в ней
какая-то мягкость, из-за которой на нее приятно смотреть и хочется заключить ее
в объятия. Однако я испугался, потому что она ушла от меня.
Когда я открыл глаза, она стояла надо мной, перекинув мое
пальто через руку. Как много денег, сказала она. Она привезла все. Она никогда
еще не видела столько пачек денег. Я очень странный человек. Здесь около
двадцати восьми тысяч долларов. Она закрыла мой счет в отеле. Они за меня
волновались. Они видели, как я бежал сквозь снег. Они заставили ее подписать
квитанцию. Она передала мне этот клочок бумаги, словно он имел какое-то
значение. Она принесла и остальные вещи – одежду, которую я купил и до сих пор
не вынул из пакетов и коробок.
Я хотел поблагодарить ее. Но где мне найти подходящие слова?
Я поблагодарю ее, когда вернусь к ней в своем собственном теле.
Убрав весь мой гардероб, она снова накрыла для нас простой
ужин – бульон и хлеб с маслом. Мы вместе поели, она достала и бутылку вина, из
которой я, по ее мнению, выпил больше допустимого. Должен отметить, что до сих
пор я не пробовал человеческой пищи вкуснее, чем тот хлеб с маслом и вино. Так
я ей и сказал. И мне хотелось еще вина, пожалуйста, так как опьянение мое было
исключительно возвышенным.
– Почему ты привезла меня сюда? – спросил я.
Она села на край кровати, глядя в огонь, перебирая волосы;
на меня она не смотрела. И вновь пустилась в объяснения насчет эпидемии, насчет
того, что больница переполнена.
– Нет, почему? Там были и другие.
– Потому что такого, как ты, я еще не встречала, –
ответила она. – Ты напомнил мне историю, которую я когда-то читала… об
ангеле, вынужденном спуститься на землю в человеческом теле.
Вспыхнув от досады, я вспомнил, как Раглан Джеймс говорил,
что я похож на ангела. Я подумал о своем втором теле, блуждающем по миру,
могущественном, но находящемся в его гнусных руках.
Она посмотрела на меня и вздохнула. Я ее озадачил.
– Когда все кончится, я приду к тебе в моем настоящем
теле, – сказал я. – Я откроюсь тебе. Может быть, тебе важно будет
знать, что тебя не ввели в заблуждение; к тому же ты такая сильная, и я
уверен, что правда тебе не навредит.
– Правда?
Я объяснил, что, открываясь смертным, мы зачастую сводим их
с ума, ибо мы – существа противоестественные, но ничего не знаем ни о
существовании Бога, ни о существовании дьявола. То есть мы – религиозное видение
без откровения. Мистические персонажи, но без единой крупицы истины.
