— Что?
Кинен пристально посмотрел на брата.
— Не собираюсь, — повторил он. — Я заплатил за Франсину свои кровные, а ты хочешь, чтобы я украл у Юрия его кровные. Старина, ты рассуждаешь, как поганый торчок. Украсть бумажник и помочь его искать.
— Пожалуй, ты прав.
— Господи, Пит...
— Нет, ты прав. Абсолютно прав.
— Вы заплатили мне фальшивыми деньгами? — спросил Календер.
— Дурак ты, — сказал Кинен. — Я чуть не забыл, что ты еще тут. Ты что, боишься, что тебя поймают, когда ты начнешь их тратить? Хочешь, я скажу тебе одну новость? Тебе не придется их тратить.
— А ты, значит, тот араб. Муж.
— Ну и что?
— Нет, ничего.
— Рей, где те деньги, которые вы получили от мистера Кхари? — спросил я. — Те четыреста тысяч?
— Мы их поделили.
— И куда их дели?
— Не знаю, что Альберт сделал со своей долей. Знаю, что в доме их нет.
— А ваша доля?
— В банковском сейфе. Первый торговый банк Бруклина, угол Нью-Утрехт-стрит и Форт-Гамильтон-Паркуэй. Я загляну туда утром, когда поеду из города.
— Ах, заглянешь? — переспросил Кинен.
— Не решил еще, «хонду» взять или фургон.
— Он что, совсем спятил? Мэтт, я думаю, он говорит правду. О той половине, что лежит в банке, мы можем забыть. А что до денег, которые достались Альберту, — не знаю. Мы, конечно, можем перевернуть все тут вверх дном, но, скорее всего, их не найдем, как вы думаете?
— Не найдем.
— Может, он закопал их во дворе. Или на том кладбище. Или еще где-нибудь. Хрен с ними. Мне не судьба вернуть эти деньги. Я с самого начала это знал. Давайте сделаем все, что остается сделать, и смотаемся отсюда.
— Решать вам, Кинен, — сказал я.
— Это как?
— Я могу его сдать полиции. Теперь против него улик хватает. Там, в подвале, его убитый сообщник, а в фургоне, который стоит в гараже, наверняка полно волокон от одежды, и следов крови, и Бог знает чего еще. Пэм Кассиди опознает в нем того человека, кто ее изувечил. Есть улики, которые повесят на него и Лейлу Альварес, и Мари Готскинд. Его ждут, скорее всего, три пожизненных срока плюс довесок лет в двадцать-тридцать.
— Можете вы гарантировать, что он просидит всю жизнь?
— Нет, — сказал я. — Когда речь идет об уголовном суде, никто ничего гарантировать не может. Я полагаю, что его отправят в Мэтттивен, в психушку, на принудительное лечение, и оттуда он живым уже не выйдет. Но может случиться все что угодно. Вы это знаете. Не могу себе представить, как это сойдет ему с рук, но я говорил так и про других, а они не просидели и одного дня.
Кинен задумался.
— Вспомните наш с вами уговор, — сказал он. — Мы не договаривались, что вы его сдадите.
— Знаю. Вот почему я и говорю, что решать вам. Только если вы решите по-своему, мне придется уйти.
— Вы не хотите при этом присутствовать.
— Нет.
— Потому что вы этого не одобряете?
— Не одобряю и не осуждаю.
— Но делать вы этого не станете.
— Нет, — ответил я. — Никогда не стану. Потому что один раз я это уже сделал. Назначил сам себя палачом. Мне не хотелось бы привыкать.
— Понимаю.
— На этот раз я ничего такого делать не буду. Я могу сдать его бруклинской бригаде по расследованию убийств и после этого спать спокойно.
Он снова задумался.
— Нет, по-моему, я бы так не мог, — сказал он.
— Потому я и говорю, что решать вам.
— Я, кажется, уже решил. Придется управиться самому.
— Тогда я, пожалуй, пошел.
— Вы все тоже идите, — сказал он. — Давайте сделаем так. Жаль, что мы не взяли две машины. Мэтт, вы с Ти-Джеем и Питером отвезете деньги Юрию.
— Но часть из них — ваши. Вы не хотите оставить себе деньги, которые дали ему в долг?
— Будьте добры, отсчитайте их. Только чтобы не было липы.
— Вся липа в пачках с бандеролями «Чейза», — сказал Питер.
— Ну да, только этот мудак их все перепутал, пока считал, так что, когда приедете к Юрию, проверьте, ладно? А потом вернетесь за мной. Давайте прикинем Двадцать минут до Юрия, двадцать минут обратно, двадцать минут там — считайте, час. Вернетесь сюда и заберете меня на углу через час с четвертью.
— Хорошо.
Кинен взял чемодан.
— Пошли, — сказал он Питеру. — Отнесем их в машину. Мэтт, присмотрите за ним, ладно?
Они вышли. Мы с Ти-Джеем стояли, не спуская глаз с Реймонда Календера. У нас было по пистолету, но сейчас его можно было охранять и с хлопушкой для мух. Он сидел с отсутствующим видом.
Глядя на него, я вспомнил нашу встречу на кладбище — ту минуту или две, когда он заговорил почти как человек. Мне захотелось поговорить с ним снова и посмотреть, что из этого выйдет на сей раз.
— Вы что, так и собирались оставить Альберта здесь? — спросил я.
— Альберта? — Он подумал. — Нет, — сказал он наконец. — Я хотел прибраться здесь перед отъездом.
— Что бы вы с ним сделали?
— Разрезал бы на части. Упаковал бы. Там в шкафу полно пакетов для мусора.
— А потом? Послали бы кому-нибудь в багажнике автомобиля?
— Ах, вот вы о чем, — сказал он. — Нет, это я сделал специально для того араба. Но ничего трудного тут нет. Можно их разбросать, рассовать по мусорным ящикам, по урнам. Никто ничего не заметит. Например, подложить в мусорные баки ресторана, и сойдет за мясные обрезки.
— Вы уже делали это раньше.
— Конечно, — ответил он. — Женщин было больше, чем вы знаете. — Он посмотрел на Ти-Джея. — Помню, была одна черная. Примерно такого же цвета, как ты. — Он тяжело вздохнул. — Я устал, — сказал он.
— Ничего, еще недолго.
— Вы хотите оставить меня с ним, — сказал он. — А он хочет меня убить. Тот араб.
«Финикиец», — подумал я.
— Мы с вами знакомы, — продолжал он. — Я знаю, что вы обманули меня, знаю, что нарушили свое обещание и что вам пришлось это сделать. Но мы с вами успели поговорить. Как вы можете позволить ему убить меня?
Жалостная, робкая мольба. Я невольно вспомнил Эйхмана, сидящего на скамье подсудимых в Израиле. Как мы можем такое с ним сделать?
И еще я вспомнил вопрос, который задал ему на кладбище, и ответил ему так же, как он тогда ответил мне.
— Вы сели в фургон, — сказал я.
— Не понял.
— Как только вы садитесь в фургон, — сказал я, — вы — всего-навсего мясо.
