— Каких людей?
— Ну, тех, которые сгорели. На дороге. Застряли и сгорели.
— Я не помню, чтобы ты что-то плохое про них говорил.
— Я плохого не говорил. Можем уже идти?
— Хорошо. Может, прокатишься в тележке?
— Нет, не хочется.
— Ну, давай, недолго.
— Не хочу. Не надо.
На ровной плоской равнине вода замедляет бег. Серые затопленные низины вдоль дороги. Никакого движения. Свинцовые извивы мелких речушек посреди мертвых полей. Текут в сторону океана. Отец с сыном продолжали идти. Дорога шла под уклон, и впереди виднелись заросли камыша.
— Думаю, там будет мост. Скорее всего, через ручей.
— Воду из него можно пить?
— У нас выбора нет.
— Не заболеем?
— Вряд ли. Может, и воды-то в нем никакой нет.
— Можно я первым пойду?
— Да, конечно.
Мальчик припустил по дороге. Давненько он не видел, чтобы сын бегал. Локти оттопырены, кеды великоваты, гулко хлопают по земле при беге. Отец остановился и наблюдал за мальчиком, кусая губы.
Воды в ключе — с гулькин нос. Присмотрелся: вроде движется, течет, уходя в бетонную трубу под дорогой. Плюнул в воду, чтобы убедиться, что она проточная. Из тележки принес кусок ткани и пластмассовую банку, и обмотал горлышко банки, и опустил ее в воду, и ждал, пока наполнится. Поднял мокрую банку вверх, посмотрел на свет. Вроде пить можно. Снял тряпку и дал банку мальчику:
— Пей.
Мальчик отхлебнул и протянул банку отцу.
— Ну что же ты, пей еще.
— Пап, твоя очередь.
— Ладно.
Сели и процедили воду от пепла. Пили, пока чуть не лопнули. Мальчик развалился на траве.
— Нам пора.
— Я так устал.
— Знаю.
Сидел и смотрел на сына. За последние три дня у них крошки во рту не было. Еще дня два, и совсем ослабеют. Взобрался по откосу прямиком через камыш проверить обстановку на дороге. Темная, черная, на открытом пространстве сливается с землей. Ветры унесли с собой пепел и пыль с поверхности дороги. В прошлом — плодородный край. А теперь — никаких признаков жизни. Эту часть страны он уже не знал. Названия городов и рек для него — пустой звук.
— Ну, пошли. Нам пора.
На обоих напала невероятная сонливость. Уже не раз такое случалось: засыпали прямо в пути, распластавшись на дороге, словно жертвы автомобильной катастрофы. Сон смерти. Так и сейчас. Сел, выпрямился, потянулся за револьвером. Встал. Стоял в свинцовом мареве, опершись локтями на ручку тележки, рассматривал дом в поле, приблизительно в миле от них. Мальчик его первым заметил. Сквозь занавес гари то появлялся, то пропадал из виду. Дом-призрак из страшных снов. Не отрываясь от тележки, посмотрел на сына. До дома не так-то просто добраться. Одеяла придется тащить на себе. Тележку спрятать в укромном месте. Дойти-то они дойдут, пока светло, а вот обратно…
— Надо бы его осмотреть. Ничего не поделаешь…
— Не хочу.
— Столько дней без еды…
— Я не голоден.
— Нет, ты просто умираешь с голоду.
— Я не хочу туда идти, папа.
— Там никого нет. Я уверен.
— Откуда ты знаешь, что там никого нет?
— Знаю, и все.
— Там может кто-нибудь быть.
— Никого нет. Все будет нормально.
Закутавшись в одеяла и прихватив с собой только револьвер и банку с водой, побрели по полю. Поле — вспаханное, с пучками соломы в бороздах, со следами пахоты. По бороздам видно — распашка шла с востока на запад. После недавнего дождя земля пружинила под подошвами, и он шел, внимательно глядя себе под ноги. Не прошло и пяти минут, как нашел наконечник стрелы. Плюнул на кончик, и обтер о штанину, и отдал стрелу сыну. Из белого кварца, в идеальном состоянии, будто только вчера сделана. «Здесь их много. Смотри вниз и найдешь». Сам нашел еще две. Из серого кремня. Следом нашел монету. Или пуговицу. Сильно окислилась, не разобрать. Ковырнул ногтем. Все-таки монета. Достал ножик и с предельной осторожностью стал соскребать ярь-медянку. Монета-то испанская… Стал звать мальчика, который уже далеко ушел вперед, а потом глянул на мрачную местность вокруг и серое небо, и бросил монету, и поспешил вслед за сыном.
Стояли перед домом, разглядывали. Гравийная дорожка, заворачивающая на юг. Кирпичная терраса. Лестницы по бокам, взлетающие к портику с колоннами. За домом — кирпичная пристройка, когда-то, наверное, служила кухней. За ней — бревенчатый домишко. Отец только сделал первый шаг вверх по лестнице, как мальчик потянул его за рукав.
— Давай подождем?
— Ну хорошо. Только учти, быстро темнеет.
— Знаю.
— Хорошо.
Усевшись на ступеньки, смотрели вдаль. Отец сказал:
— Здесь никого нет.
— Кажется, нет.
— Ты все еще боишься?
— Да.
— С нами ничего не случится.
— Хорошо.
Поднялись по ступеням на широкую, выложенную кирпичом террасу. Входная дверь выкрашена в черный цвет, приоткрыта, в проем вставлен шлакоблок. Ветром внутрь нанесло кучу сухих листьев и травы. Мальчик схватил его за руку:
— Папа, почему дверь открыта?
— Ну, открыта. Скорее всего, уже не первый год. Возможно, хозяева открыли, когда вытаскивали вещи.
— Давай подождем до завтра.
— Не бойся. Только посмотрим, и все. Пока еще светло. Если нам ничто не угрожает, попробуем развести костер.
— Но в доме не останемся, правда?
— Не хочешь, не останемся.
— Хорошо.
— Хочешь, водички попьем?
— Давай.
Достал бутылку с водой из бокового кармана куртки, и открутил пробку, и смотрел, как мальчик пьет. Потом отпил сам, закрутил пробку, и взял мальчика за руку, и они вошли в темный вестибюль. Высокие потолки. Заграничная люстра. В последних лучах солнца высокое венецианское окно на площадке, ведущей на второй этаж лестницы отбрасывает удлиненную расплывчатую тень на стену.
— Нам же не обязательно идти наверх, правда, пап?
— Нет. Может, завтра.
— После того как убедимся, что нам ничто не угрожает?
— Да.
— Ну хорошо.
Вошли в гостиную. Под слоем зернистого пепла проступают очертания ковра. Мебель накрыта чехлами. Светлые пятна на стенах там, где когда-то висели картины. В комнате на противоположной стороне вестибюля — рояль. Их собственные отражения в тонком замутненном стекле окна. Вошли и замерли, вслушиваясь. Ходили из комнаты в комнату, словно привередливые покупатели. Сквозь высокие окна смотрели, как темнеет на улице.
