Пока шли дожди, на проповеди преподобного Грина каждый день собирались целые толпы, а дожди шли уже две недели. Когда малец нырнул в потрёпанную брезентовую палатку, там ещё можно было приткнуться у стены, а от мокрых немытых тел стояла такая жуткая вонь, что люди то и дело пулей вылетали под проливной дождь глотнуть свежего воздуха, пока ливень не загонял их обратно. Встал у задней стенки, среди таких же, как он. От прочих он отличался лишь тем, что был безоружен.
Друзья мои, вещал преподобный, он не мог не появиться в такой чёрт… чёрт… чёртовой дыре, здесь, в Накогдочесе. Я обратился к нему и спросил: берёшь ли ты с собой Сына Божия? И он ответил: о нет, не беру. И я сказал: разве не знаешь ты сказанного Им — «последую за вами во все дни, даже до конца пути»?
[4]
Да ладно, сказал он, я ж никого не прошу со мной идти. И я сказал: друг мой, ни о чём просить не надо. Он будет с тобой, куда бы ты ни направил стопы твои, просишь ты или нет. Избавиться от Него не удастся, друг мой, сказал я. Так вот. Значит, ты потащишь его — Его — с собой в эту дыру?
Видал, чтоб здесь так поливало?
Малец смотрел на священника. Теперь обернулся к тому, кто произнёс эти слова. Длинные усы, как у погонщиков скота, широкополая шляпа с невысокой круглой тульёй, чуть косящие глаза. Он глядел на мальца со всей серьёзностью, будто и впрямь желал знать его мнение.
Я здесь недавно, сказал малец.
Ну, а я такого что-то не припомню.
Малец кивнул. В палатку вошёл человек в непромокаемом плаще и снял шляпу. Лысый, как бильярдный шар, без намёка на бороду, без бровей и ресниц. Великан, почти семь футов, он стоял, попыхивая сигарой даже в этом кочевом доме Божием, да и шляпу снял, похоже, лишь затем, чтобы стряхнуть дождевые капли, поскольку тут же надел её снова.
Священник умолк. В палатке повисла тишина. Все смотрели на вошедшего. Тот поправил шляпу, потом протиснулся к сколоченной из ящиков кафедре, за которой стоял преподобный, и повернулся, чтобы обратиться к его пастве. Лицо невозмутимое, какое-то даже детское. Маленькие руки. Он простёр их перед собой.
Леди и джентльмены, считаю своим долгом поставить вас в известность, что человек, выступающий здесь как проповедник, — самозванец. У него нет бумаг ни от одной церкви — официально признанной или же нет. Он никоим образом не соответствует занимаемой им незаконно должности и выучил лишь несколько отрывков из Писания, дабы придать своим жульническим проповедям налёт противного ему благочестия. Собственно говоря, джентльмен, что стоит сейчас перед вами, изображая из себя слугу Господа, абсолютно неграмотен и к тому же разыскивается властями штатов Теннесси, Кентукки, Миссисипи и Арканзас.
О боже! воскликнул священник. Ложь, ложь! И стал лихорадочно читать что-то из раскрытой Библии.
В последнем из множества предъявленных ему обвинений фигурирует девочка одиннадцати лет — я сказал, одиннадцати, — которая доверчиво пришла к нему. Его застали за актом насилия над ней, причём он был в одеянии священника.
По толпе пронёсся стон. Одна дама рухнула на колени.
Это он! вскричал священник, всхлипывая. Это он! Дьявол. Се, предстал перед нами.
Повесить говнюка, выкрикнул из задних рядов какой-то мерзкий громила.
Всего тремя неделями ранее его выгнали из Форт-Смита в Арканзасе за совокупление с козой. Да, дама, именно так. С козой.
Да будь я проклят, если не пристрелю этого сукина сына, послышался голос у дальней стены. Говоривший поднялся, вытащил из сапога пистолет, прицелился и выстрелил.
Выхватив из-под одежды нож, косоглазый погонщик мигом распорол брезент и выскочил под дождь. Малец шмыгнул за ним. Низко пригнувшись, они побежали по грязи к постоялому двору. В палатке вовсю шла стрельба, в брезенте прорезали уже с десяток отверстий, и оттуда, спотыкаясь, валил народ. Визжали женщины, кого-то уже затоптали в грязь. Добравшись до галереи постоялого двора и вытерев мокрые лица, малец и его приятель оглянулись. У них на глазах палатка закачалась, изогнулась и огромной раненой медузой потихоньку осела, волоча по земле обрывки брезентовых стен и драные растяжки.
Когда они вошли в бар, лысый был уже там. На полированной деревянной стойке перед ним лежали две шляпы и две пригоршни монет. Он поднял стакан, но не для того, чтобы приветствовать вошедших. Подойдя к стойке, они оба заказали виски. Когда малец положил перед барменом деньги, тот отпихнул их большим пальцем и кивнул на лысого.
Тут пьют за счёт судьи.
Они выпили. Погонщик поставил стакан и взглянул на мальца. А может, и не взглянул: глаза такие, что и не поймёшь. Малец посмотрел на судью за стойкой. Высокая — не каждый локти на неё поставит — судье она была по пояс. Он стоял, положив ладони на деревянную столешницу и слегка наклонившись, будто собирался произнести ещё одну речь. В дверь ввалилась, чертыхаясь, толпа людей, перепачканных кровью и грязью. Они скучились вокруг судьи — собрать отряд для погони за проповедником.
Судья, откуда у тебя улики на этого козла?
Улики? переспросил судья.
Ты в Форт-Смите когда был?
В Форт-Смите?
Откуда ты всё о нём знаешь?
О преподобном Грине?
Да, сэр. Ты ведь, я понимаю, из Форт-Смита к нам приехал.
Я в жизни не бывал в Форт-Смите. И он там, скорее всего, тоже не бывал.
Народ переглянулся.
Откуда же ты тогда его знаешь?
Я этого человека в глаза не видел до сего дня. И никогда о нём не слышал.
Он поднял стакан и выпил.
Воцарилась странная тишина. Люди походили на изваяния из грязи. Наконец один засмеялся. Потом другой. Вскоре все уже дружно хохотали. Кто-то купил судье выпивку.
Когда малец познакомился с Тоудвайном, дождь лил уже шестнадцать дней подряд и переставать не собирался. Жил малец в том же салуне и все деньги пропил — осталось два доллара. Погонщик уехал, комнатушка опустела. Через открытую дверь было видно, как дождь заливает пустырь за постоялым двором. Он допил стакан и вышел. По доскам, проложенным в грязи, он направился через пустырь к отхожему месту, ориентируясь по тусклой полоске света из двери. Навстречу ему кто-то шёл, и они встретились на середине узких мостков. Стоявший перед ним слегка покачивался. Мокрые поля шляпы спереди были заколоты, а в остальных местах свисали на плечи. В руке у него болталась бутылка. Убирайся-ка ты лучше с дороги, проговорил он.
Малец уступать дорогу не собирался и счёл, что спорить нет нужды. И двинул ему в челюсть. Тот свалился, но тут же вскочил. Убью, произнёс он.
И пустил в ход бутылку, но малец пригнулся; замахнулся бутылкой снова, но малец отступил. Ударив сам, малец получил бутылкой в скулу. Бутылка разбилась. Он рухнул в грязь, а его противник рванулся за ним с «розочкой», метя в глаз. Малец старался защитить лицо, и все руки у него были скользкие от крови. Он никак не мог дотянуться к сапогу за ножом.
